Европа есть Запад, а мы есть есть Восток, и нам не сойтись никогда

Щёлкните мышкой по значку   Оглавление   в верхнем левом углу и сможете перейти к любому разделу книги.

Оглавление

1. Как нам относиться к европейцам?
2. Что писали европейцы о Московском царстве
3. Как пишет о России современная западная пресса
4. Карл Маркс против России.
5. Лев Толстой о том, как заурядного литератора Шекспира сделали гениальным драматургом
6. Как европейские художники искажали понятие красоты
7. Россия — это не Европа

• Перейти к книге «Почему возникло Московское царство»
• Перейти к статье «Новые революционеры»

Как нам относиться к европейцам?

Вопрос об политической ориентации России обсуждается уже не одно столетие. Россия — это Восток или Запад? Здесь деление простое: если Россия не Запад, а точнее — не Европа, то, следовательно, она — Восток. Если спрашивают: Россия — это Европа или Азия, то отвечаем, что мы не Европа, то есть не Германия, Франция, Чехия и так далее, но мы и не Азия, то есть не Китай, Япония, Индия и так далее. Мы рядом с Европой и рядом с Азией, и потому — Евразия.

Отношение к Западу в чисто человеческом отношении, то есть к живущим там людям, является предметом бесконечных споров. Здесь, конечно, преобладает эмоциональная сторона. Подавляющее большинство жителей России никак не контактирует с иностранцами. Восприятие других народов у нас, как впрочем и в других странах, формируется из книг, фильмов, газет, телевидения, радио, интернета, рассказов очевидцев, сплетен и устойчивых стереотипов. Отношение других стран к нашей определяется политиками, которые принимают решения, ведущие к хорошим или плохим отношениям Запада с Россией.

Если смотреть ретроспективно, восприятие России со стороны Запада, и прежде всего Европы, было большей частью негативным. Европейцы до сих пор не причисляют нас к своей заповедной семье, несмотря на все наши усилия примкнуть к ней. Наша история совершалась отдельно; мы не разделяли с Европой ни её судеб, ни её развития. Европа так интеллектуально сильна, что непременно производит на нас огромное влияние, но покорить до конца она нас никогда не может, так как мы составляем хотя молодой, но самобытный тип.

Европейским католикам, а затем и протестантам, православное русское государство представлялось еретическим, исповедующим неправильную веру. Иностранцы, приезжавшие в Россию в допетровское время, видели более низкий уровень бытовой культуры, отсутствие науки, живописи, музыки, театра, которые в ту пору быстро развивались в Европе. Поэтому о русских складывалось впечатление как о менее цивилизованном, полуварварском народе. После реформ Петра европейское просвещение и культура если и проникли в Россию, то только в Петербург и в ограниченной мере в некоторые губернские города. После событий в России в 1917 году Европа опасалась России, поскольку та имела намерение перенести социалистические преобразования на Запад, что неизбежно привело бы к изменению государственного строя в тех государствах. После Второй мировой войны эти страхи усилились из-за огромной советской военной мощи. После распада Советского Союза к России некоторое время относились без особого внимания, но когда она восстановилась после экономического упадка и вернула должную боеспособность своей армии, на Запад вернулись все страхи и предубеждения, которые были в отношении России все последние столетия. Нет оснований сомневаться в том, что взаимоотношения России и Запада всегда будут настороженными, с постоянными периодами улучшения и ухудшения, и никогда не будут дружественными.

Вот характерное описание взаимоотношений России и Запада, составленное ещё в XIX веке: «В Европе стали много говорить и писать о России. Оно и неудивительно: у нас так много говорят и пишут о Европе, что европейцам хоть из вежливости следовало заняться Россией.... И сколько во всём этом вздора, сколько невежества! Какая путаница в понятиях и даже в словах, какая бесстыдная ложь, какая наглая злоба! Поневоле родится чувство досады, поневоле спрашиваешь: на чём основана такая злость, чем мы её заслужили? Вспомнишь, как того-то мы спасли от неизбежной гибели; как другого, порабощённого, мы подняли, укрепили; как третьего, победив, мы спасли от мщения и так далее. Досада нам позволительна; но досада скоро сменяется другим, лучшим чувством — грустью истинной и сердечной. В нас живёт желание человеческого сочувствия; в нас беспрестанно говорит тёплое участие к судьбе нашей иноземной братии, к её страданьям, так же как к её успехам; к её надеждам, так же как к её славе. И на это сочувствие, и на это дружеское стремление мы никогда не находим ответа: ни разу слова любви и братства, почти ни разу слова правды и беспристрастия. Всегда один отзыв — насмешка и ругательство; всегда одно чувство — смешение страха с презрением. Не того желал бы человек от человека. Трудно объяснить эти враждебные чувства в западных народах, которые развили у себя столько семян добра и подвинули так далёко человечество по путям разумного просвещения... Странно, что Россия одна имеет как будто бы привилегию пробуждать худшие чувства европейского сердца. Кажется, у нас и кровь индоевропейская, как и у наших западных соседей, и кожа индоевропейская (а кожа, как известно, дело великой важности, совершенно изменяющее все нравственные отношения людей друг с другом), и язык индоевропейский, да еще какой! самый чистейший и чуть-чуть не индийский; а всё-таки мы своим соседям не братья. Недоброжелательство к нам других народов, очевидно, основывается на двух причинах: на глубоком сознании различия во всех началах духовного и общественного развития России и Западной Европы и на невольной досаде перед этой самостоятельной силой, которая потребовала и взяла все права равенства в обществе европейских народов. Отказать нам в наших правах они не могут: мы для этого слишком сильны; но и признать наши права заслуженными они также не могут». Эти слова совершенно точно описывают современное отношение Европы к нашей стране, а ведь это цитата из статьи философа, историка и писателя Алексея Степановича Хомякова (1804-1860) «Мнение иностранцев о России», написанной ещё в 1845 году. Более 170 лет прошло, а ничего не изменилось в отношении к нам со стороны европейцев. И нет никаких причин надеяться, что оно когда-нибудь изменится.

В XXI столетии ведущую роль в возбуждении одних народов против других стали играть средства массовой информации. Журналисты часто выходят за рамки простого освещения событий и предоставления проверенной информации. Они стремятся формировать общественное мнение, получая за это деньги от правительств или от владельцев своих изданий.

Почему нынешние западные журналисты столь предвзято относятся к России? Ведь их задача — беспристрастно описывать события. Но если почитать европейские, американские и канадские газеты, то можно встретить откровенную неправду. Или же может описываться какой-нибудь один неприятный факт, а негатив переносится на всю российскую политическую систему или на характер всего народа. Предвзятость светится чуть ли не из каждой статьи, в которой упоминается Россия.

Но ведь журналист не должен быть ни демократ, ни либерал, ни француз, ни британец; он не должен принадлежать ни к какой политической партии, ни к какой философской системе; он должен быть просто журналист. Создаётся впечатление, что западный журналист в России — это не журналист, а человек какой-то особой профессии.

Влияние прессы — проблема довольно старая. О ней, в частности, писал ещё Чичерин в 1881 году в записке «Задачи нового царствования»: «В настоящее время руководителем общественного мнения становится всякий фельетонист, владеющий несколько бойким пером и умеющий посредством скандалов и задора привлечь к себе внимание публики. Тут не нужны ни знание, ни ум, ни даже талант: достаточно бесстыдства, которое в газетной полемике всегда возьмет верх среди общества, не привыкшего к тонкому анализу и оценке мысли».

Несколько ранее, в 1844 году, Фёдор Иванович Тютчев в письме издателю «Аугсбургской всеобщей газеты» Густаву Кольбу по поводу некоторых антироссийских публикаций в Европе отметил одну особенность, которая проявляется и в наши дни: «Итак, вот два решительно противоположных устремления; разногласие бросается в глаза и с каждым днём усугубляется. С одной стороны, государи и правительственные кабинеты Германии с их серьёзной, продуманной политикой и определённым направлением, а с другой — ещё один властитель эпохи — общественное мнение, несущееся по воле ветров и волн».

Тютчев считал, что пока длиться мир, этот разлад между официальной политикой и позицией СМИ не вызывает какого-либо явного и серьезного потрясения, а зло продолжает распространяться подспудно. Германское правительство, разумеется, не изменит своего направления, не перетряхнет сверху донизу всю свою внешнюю политику, чтобы прийти в согласие с некоторыми фанатичными и путаными умами. «Но если наступит предчувствуемый в Европе кризис и настанут грозные дни, которые созревают в считанные часы и доводят все стремления до самых крайних следствий, исторгающих последнее слово у всех мнений и партий, что тогда произойдёт?» В самом деле, зачем западным журналистам настраивать одни народы против других? Ведь могут наступить трудные времена, потребуется тесное сотрудничество, а люди из разных стран не будут доверять друг другу.

Чем объяснить ту враждебность к России, которой предается западная печать в течение многих лет? С какой целью она это делает, для какой выгоды? Неужели она не оценивает с точки зрения политических интересов европейских государств возможные последствия своих действий? Спросили ли себя западные журналисты всерьёз хотя бы раз, не содействуют ли они разрушению самой основы союза, обеспечивающего мир и процветание в Европе, годами с непостижимым упорством силясь обострить, отравить и безвозвратно расстроить взаимное расположение России и Европы? Не стремятся ли они всеми имеющимися у них средствами заменить наиболее благоприятную в истории для европейской безопасности политическую комбинацию самой пагубной для него?

Многие люди, особенно социалистического образа мыслей, рассматривают западную журналистику, особенно американскую, как нечто, управляемое кучкой толстосумов или корпораций с целью воздействия на массы, для того чтобы подтолкнуть людей к определённым политическим взглядам. Но это не является основной мотивацией владельцев газет. Они, прежде всего, стремятся дать населению то, чего оно хочет, чтобы на этом заработать побольше прибыли.

В США считается, что демократическая партия более либеральная, а республиканская — более консервативная. Газеты и интернет-издания также бывают с либеральным или консервативным уклонам. В ходе одного исследования специалисты проанализировали вэб-сайты, где находятся оцифрованные архивы 433 американских газет. Они искали ответ на вопрос: почему одни публикации демонстрируют сдвиг влево, а другие — вправо? При этом сосредоточились на одном ключевом факторе: политические настроения в том или ином регионе. Анализ показал, что если регион либеральный, то и доминирующая газета, скорее всего, будет либеральной. Если же он более консервативен, то основная часть газет там будет также консервативной. То есть, факты свидетельствуют, что газеты склонны давать своим читателям то, чего они хотят. Такое предположение можно было сделать и изначально, но теперь это ещё и подтверждено экспериментально.

Следовательно, если жители какой-либо страны положительно относятся к другой стране, то и газеты будут о ней писать также более доброжелательно. И, соответственно, наоборот. Если западный обыватель настроен против России, то и западные журналисты будут предоставлять ему информацию в соответствующем ключе. Обыватель, читая такую газету, будет ещё больше убеждаться в справедливости своих страхов перед русскими. Это — как заколдованный круг, из которого нет выхода.

Основным источником информации о российской жизни для Запада являются журналисты. Но вот откуда они черпают свои сведения? Они пребывают, главным образом, в обеих российских столицах и в крупных городах. Встречаются, в основном, с небольшой частью общества, которая числит себя за интеллигенцию и оппозицию, и относится с неприязнью к российскому правительству, к российской жизни, к простому народу. Такой выбор иностранных журналистов понятен. На Западе считают, что в России нет свободы слова, оппозиционерам трудно высказать своё мнение, и долг западных газет и телевидения дать таким людям возможность высказать свои взгляды. Западные журналисты полагают, также, что большинство населения не любит особенно размышлять о справедливости российской жизни и верят государственным средствам массовой информации, которые, по убеждению Запада, говорят не всю правду. Предполагается, что только образованная и критически мыслящая часть интеллигенции имеет своё мнение, вот это мнение и нужно донести как западному обывателю, так и российскому. Поэтому иностранные журналисты общаются, преимущественно, с оппозиционерами, настроенными на западные ценности, и пребывают в иллюзии, что в России много недовольных политическим режимом, который, вследствие этого, не сегодня-завтра рухнет. Такой оппозиционный человек беседует с иностранцем и говорит: «Да, я знаю, что я человек порядочный, я вполне верю вашим словам, но знали бы вы какого стоило мне труда сделаться таким, каким вы меня видите, из какой глубины я вырос, из какого народа я вышел!». Современный российский оппозиционер-западник есть человек, презрительно относящийся к началам и элементам русской народной жизни, видящий в русском народе только грубую и косную массу, которую нужно цивилизовать при помощи средств, целиком заимствованных из Европы или США, и вылепить из него, как из послушной глины, нечто, напоминающее или англичанина, или немца или американца.

Заранее настроенные негативно по отношению к нашей стране, журналисты, приехав в Россию, ищут подтверждения своим предубеждениям, находят их и тем самым утверждаются в своём первоначальном мнении. Представьте себе: вы рассказываете какую-то небылицу. Она кажется другим интересной, её передают ещё кому-то, те — далее, и в итоге вы слышите, как все говорят об этом, а раз все говорят, то и вы сами начинаете в это верить.

Некоторые из особенно недовольных своей духовной жизнью покидают отечество, и находясь за его пределами, рассказывают всем об ужасах российской политической жизни и мечтают, что когда-нибудь Россия сама по себе превратится в подобие Запада. О таких людях, которые были во все времена, Хомяков писал ещё почти два столетия назад: «Часто видим людей русских и, разумеется, принадлежащих к высшему образованию, которые без всякой необходимости оставляют Россию и делаются постоянными жителями чужих краев. Правда, таких выходцев осуждают, и осуждают даже очень строго. Мне кажется, они заслуживают более сожаления, чем осуждения: отечества человек не бросит без необходимости и не изменит ему без сильной страсти; но никакая страсть не движет нашими равнодушными выходцами. Можно сказать, что они не бросают отечества или, лучше, что у них никогда отечества не было. Ведь отечество находится не в географии. Это не та земля, на которой мы живём и родились и которая в географических картах обводится зелёной или жёлтой краской. Отечество также не условная вещь. Это не та земля, к которой я приписан, даже не та, которою я пользуюсь и которая мне давала с детства такие-то или такие-то права и такие-то или такие-то привилегии. Это та страна и тот народ, создавший страну, с которыми срослась вся моя жизнь, всё мое духовное существование, вся целость моей человеческой деятельности. Это тот народ, с которым я связан всеми жилами сердца и от которого оторваться не могу, чтобы сердце не изошло кровью и не высохло» («Мнение русских об иностранцах»).

Хомяков отмечал в той же статье: «Точно так же должно признаться, что англичане, часто весьма образованные, выказывают неожиданное невежество на счёт многих вещей в чужих землях и в жизни других народов; это особенно заметно, когда дело доходит до России». Честно говоря, они и сейчас выказывают такое же невежество. Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать современные британские газеты.

Значительную часть своего времени иностранные журналисты проводят в своей профессиональной среде, обмениваясь добытыми сведениями. Вот ещё один отрывок из той же статьи Хомякова: «Нередко нас посещают путешественники, снабжающие Европу сведениями о России. Кто побудет месяц, кто три, кто (хотя это очень редко) почти год, и всякий, возвратясь, спешит нас оценить и словесно, и печатно. Иной пожил, может быть, более года, даже и несколько годов, и, разумеется, слова такого оценщика уже внушают бесконечное уважение и доверенность. А где же пробыл он во всё это время? По всей вероятности, в каком-нибудь тесном кружке таких же иностранцев, как он сам. Что видел? Вероятно, один какой-нибудь приморский город, а произносит он свой приговор, как будто бы ему известна вдоль и поперек вся наша бесконечная, вся наша разнообразная Русь. К этому надобно еще прибавить, что почти ни один из этих европейских писателей не знал даже русского языка, не только народного, но и литературного, и, следовательно, не имел никакой возможности оценить смысл явлений современных так, как они представляются в глазах самого народа; и тогда можно будет судить, как жалки, как ничтожны бы были данные, на которых основываются все эти приговоры, если бы действительно они не основывались на другой данной, извиняющей отчасти опрометчивость иностранных писателей, — именно на собственных наших показаниях о себе». Всё сказанное вполне соответствует нашей действительности. Многим журналистам в России даже и не нужно знать русский язык, поскольку прозападно настроенные лица, с которыми они общаются, владеют английским языком. Некоторые люди убеждены, что человек, который говорит по-английски, образованнее того, кто говорит только по-русски. Запад во многом создаёт представление о России, основываясь, как писал Хомяков, «на собственных наших показаниях о себе». Но собеседники иностранных работников диктофона и клавиатуры отражают мнение лишь нескольких процентов населения страны. Потому взгляды и мнения большинства россиян проходят мимо западных журналистов, и, следовательно, их информация не является полностью достоверной.

Наше представление о Западе и людях, его населяющих, также может быть сильно искажённым. Здесь мы часто наблюдаем две крайности: восторженная и неприязненная. Многие люди, побывав в Европе, считают тамошних жителей исключительно доброжелательными и хорошо к нам относящимися. Но надо отметить, что туристы имеют дело, в основном, с обслуживающим персоналом, приветливость для которых являются частью профессии. Если наш соотечественник, спросив кое-как на улице как пройти к такому-то месту у случайного прохожего, получит с вежливой улыбкой указание рукой нужного направления, так он уже и умиляется приветливостью местных жителей. Как правило, человек, попав в другую страну, не понимает, да и не может понять её жизни. Он смотрит на неё, но живет сам по себе, сам для себя; он проходит по чужому обществу, но он не член того общества; он двигается между народами, но не принадлежит ни к одному. К тому же надобно прибавить ещё другое замечание: нравственное достоинство человека проявляется только в обществе, а общество есть не то собрание людей, которое нас случайно окружает, а то, с которым мы живём заодно. Конечно, в благоустройстве и удобстве жизни западные соседи превосходят нас, поэтому благоговение, с которым русский ходит и ездит по Европе, очень понятно.

Но есть у нас люди и с другим отношением к иностранцам с Запада. Зная из телевидения о кознях западных политиков против отечества, они испытывают неприязнь ко всем, кто живёт западнее Украины и Белоруссии. Поскольку нас на Западе без устали ругают, то и мы занимаемся тем же в ответ. Наше телевидение ежедневно показывает ожесточённые беседы политиков, политических экспертов, а также тех, кто так себя называет, на единственную тему: как плох Запад вообще и отдельные страны в частности. В этой негативной атмосфере трудно остаться объективным. Но по ту сторону, надо признать, занимаются тем же самым. Это взаимное охаивание было вчера, есть сегодня и будет завтра. Нет никаких оснований полагать, что ситуация когда-нибудь изменится.

Как же нам относится к европейцам? Русскому человеку обидно встречать вражду там, где хотелось бы встретить чувство братской любви. Но чего нет, того нет и не будет. Полной любви и братства мы ожидать от них не можем, но вправе могли бы рассчитывать на уважение. Приходится признать, что наши взгляды на мир заметно отличаются, и так будет, возможно, очень долгое время, а возможно и всегда. Мы — разные люди. Но независимо от их отношения к нам, неразумно бы было не ценить того множества полезных знаний, которые мы уже взяли и ещё возьмём из неутомимых трудов западного мира, а пользоваться этими знаниями и говорить о них с неблагодарным пренебрежением было бы ещё и нечестно.

В письме Густаву Кольбу в 1844 году Тютчев писал: «О России много говорят; в наши дни она стала предметом жгучего, беспокойного любопытства. Очевидно, что она сделалась одной из самых больших забот нынешнего века; однако следует признать, что эта забота, заметно отличаясь от других волнующих наше время проблем, скорее угнетает, нежели возбуждает современную мысль... Иначе и быть не могло: современная мысль, дитя Запада, видит в России если и не враждебную, то совсем чуждую и не зависящую от неё стихию».

Сейчас XXI век, а слова поэта и политика звучат совершенно актуально. К нам как относились враждебно на Западе, так и продолжают относиться. И видимо это будет всегда. Поэтому, с этим следует смириться, понять, что людей не переделаешь, и просто держаться подальше от наших европейских соседей, как давным-давно советовал основатель даосизма китайский мудрец Лао-цзы:

«Соседние страны пусть рядом глядят друг на друга и слушают крик петухов и лай псов у соседей,
но люди пусть до самой старости не ходят друг к другу туда-сюда».

Что писали европейцы о Московском царстве

Если посмотреть на историю наших отношений с Европой, всегда ли они были напряжёнными? Вовсе нет. Было время, когда мы с западными народами почти не соприкасались, так что и поводов для вражды не было. В XVII веке восточная граница европейского мира проходила на востоке Польши. В течение нескольких веков Русь жила общей жизнью, хотя несколько и разделённой религиозно, с восточной окраиной католического мира. Польша, Венгрия, Чехия, Германия, скандинавские страны далеко не всегда были врагами, но часто — союзниками, а то и родичами русских князей — особенно на юго-западе в Галиче и на северо-запад в Новгороде.

Но для запада Европы Россия была краем света. Георг Тектандер фон дер Ябель был членом посольства, отправленного императором Рудольфом II в 1602 году в Персию. После поездки он составил отчёт, который был опубликован под названием: «Путешествие в Персию через Московию». Читать отчёт крайне интересно, особенно если сравнить, как пишет современная западная печать. Отношение к России, как к дикой стране нисколько не изменилось. Вот Георг пересёк границу Европы: «И так, мы отправились отсюда [из Вильно] на Москву и прибыли в город, выстроенный весь из дерева, называемый Минском, принадлежащий также полякам, и коего жители народ до того злодейский, преступный и необузданный, что нельзя и выразить. Тамошний начальник или староста велел нас расспросить, откуда мы и куда направляемся; получив в ответ от моего господина, что он Посол от Римского Императора к Великому Князю Московскому, он стал смеяться и издеваться над нами, говоря: неужели же Римский Император не может иметь другом, какого либо иного, более значительного властелина, чем московита». Таким образом, по описанию немца, сам по себе русский народ — злодейский и необузданный, а староста, естественно, поляк, с презрением отзывается о российском государе. Да и сейчас такое же отношение и к народу и к правительству России.

Из Орши Георг и посольство направились в первый русский город — пограничный Смоленск: «Утром рано, когда мы захотели двинуться дальше, пошёл такой дождь и вместе с ним снег, как редко бывает. И не смотря на такую ненастную погоду нам пришлось ехать далее, хотя, впрочем, начиная с сего места и вплоть до Москвы, путешествие крайне затруднительно, даже и в хорошую погоду, по причине плохого состояния дорог и гатей, которых насчитывается более шестисот, длиною, в иных местах, более мили, и весьма расстроенных. За сим, 19 октября, мы прибыли в Смоленск...представляющий собою большой, широко раскинувшийся город, выстроенный из дерева. Он лишь шесть лет, как окружен каменною стеною, весьма богат жителями и лежит на реке Днепре, которая делит город на две части. Он некогда принадлежал короне польской [Смоленск — старинный русский город], и уступлен московитам во времена польского короля Стефана Батория, дабы упрочить мир между поляками и московитами». Встречавших его русских Георг описывает довольно скупо: «сей народ от природы склонен ко лжи, обману и всякого рода порокам». А больше о них и сказать нечего. Однако Георг, как все европейцы, справедлив, и хорошо отзывается о русских, когда говорит о снабжении водкой и закусками: «Засим мы 9-го ноября, с Божьей помощью, около 2-х часов пополудни, благополучно прибыли в Москву. В одной миле от неё мы были встречены большою толпою знатных московитов, которые провели нас до нашей квартиры, где всё было великолепно устроено и прибрано, и откуда нам, ни под каким видом, не позволяли выходить куда-либо, ни осматривать город вообще, но держали под караулом [иностранцы прибыли из мест, где свирепствовала чума]. Всё, что нам было нужно купить, или что вообще нами требовалось, всё это приносилось к нам на квартиру. Что касается пищи и пития, то ежедневно, приставленные к нам, люди приносили нам в изобилии от великого князя, мёд, пиво, водку, мясо, хлеб, масло, яйца, кур и другие необходимые припасы, и мы жили ничего не платя, на полном содержании так, что не нуждались ни в чём».

Москва послу понравилась: «Что же, впрочем, касается города Москвы, то он очень велик и чрезвычайно многолюден. В нём могут уместиться, как нам сообщали, до 5000000 человек [это, он, конечно, преувеличил, в начале XVII века население Москвы не превышало 50 тысяч человек], и его почти нельзя сравнить ни с каким немецким городом. Он имеет в окружности четыре немецких мили и состоит из трех частей: первая окружена прочною деревянного стеною с укреплении, вышиною до 15 локтей, и река Москва, от которой и город получил свое название, делит её, в двух местах, на две части. Вторая, средний город, имеет довольно крепкую каменную стену; третью составляет королевский Замок [Кремль], стоящий в самом центре и окруженный особою стеною и глубоким водяным рвом. В этом городе находится 1500 церквей и монастырей, в том числе два великолепных храма при королевском замке, в которых с издревле хоронятся московские великие князья, с 7-ю башнями и прекрасными, густо позолоченными куполами, стоющими несколько тонн [так в русском переводе; тонна = 2000 фунтов, фунт = 410 граммов; таким образом тонна = 820 кг] золота и великолепными, большими колоколами, из которых один далеко превосходит, по величине и звуку, тот, что находится в Ерфурте. На площади, у ворот замка, стоят две громадные пушки, в которых легко можно поместиться человеку. Дома же и постройки все вообще, большею частью деревянные и безобразны и стоят не в ряд, как у нас; комнаты обыкновенно снабжены печами без труб и в окнах нет стёкол».

Вне столицы Россия предстала перед Георгом как практически безжизненная земля: «Что касается, далее, устройства поверхности и качества почвы сей страны, Московии, то большая часть её представляет дикую пустыню, покрытую кустарником и топкими болотами с гатями...Зимою там страшно холодно, и выпадает глубокий снег. Плодов всякого рода и винограда там очень мало, кроме яблок в городе Москве, разведённых там одним немцем, но и те довольно редки...Вообще же эта страна велика и пространна; она тянется вместе с землями Татар, Черемисов и Ногайцев, которых московиты отчасти подчинили себе, почти на 550 немецких миль в длину, до Каспийского или Гирканского моря, а в ширину до гор Гордийских [Кавказ], но мало возделывается, и городов в ней немного; большей частью всё это — пустыня, так что на расстоянии 20 или 30, а у Ногайцев даже и 300 миль, не встретишь ни одного города или села, кроме трёх пограничных укреплений, воздвигнутых московитами в ногайской земле при реке Волге для отражения татар».

О самом населении России иноземный посол отзывается крайне негативно: «Относительно вероисповедания и богослужения московитов, я скажу, что, насколько мне удалось узнать о сём, они считают себя и тех, кто придерживается с ними одной веры, самыми настоящими и лучшими христианами; нас же они не признают вовсе за христиан, а называют прямо погаными, то есть язычниками. А между тем, они такие сластолюбцы, безбожники, обманщики и лжецы, что нельзя и описать, в чём мы достаточно убедились, прожив среди них полгода. На мой взгляд, едва ли найдется где в свете другая страна, где бы господствовал такой разврат и бесстыдство. Насколько я мог заметить, они ни во что не ставят десять заповедей и слегка наказывают нарушающих их. Убийца, или другой какой преступник, наказывается за свое злодеяние заключением в тюрьму на два, или на три года. Отбыв это наказание, он становится ещё худшим, нежели был раньше...

Богатые и знатные люди держат своих жён взаперти в особых комнатах, откуда им редко дозволяется выходить. Если кто придет к мужу, то жена не смеет показаться ему, хотя бы то был родной брат мужа; ещё менее смеет она вступить в разговор с чужим человеком. Они содержатся в заключении, точно птицы в клетке.

Своих покойников они хоронят с многими обрядами, громким воем и плачем, для чего они употребляют малых ребятишек, которые бегут за покойником, и чем громче и больше они кричат, тем пышнее и почетнее считаются у них похороны.

Что же касается далее их нравов и обычаев, то в еде и питье они подобны скотам, грубы и неприличны. Едят обыкновенно без тарелок и ножей, хватают кушанья прямо руками. Для питья они употребляют большею частью мёд и водку. Они — крайне коварны и корыстолюбивы, хотя, не взирая на то, считают себя самыми настоящими христианами и не терпят того, чтобы им предпочли какой либо другой народ».

Напомним, что это писал член посольства императора Священной Римской империи, и ему верили безоговорочно. Именно таким и представляли русский народ европейцы. Другие иностранцы, посещавшие нашу страну, писали примерно в том же духе.

Вот ещё пример. Английский дипломат, выпускник Кембриджского университета (то есть учёный) Джайлс Флетчер в 1591 году издал книгу «О государстве Русском» о своём путешествии в нашу страну. Русские цари у него, например, выходцы из Венгрии: «Царский дом в России имеет прозвание «Белый», которое (как предполагают) происходит от королей венгерских, и это кажется тем вероятнее, что короли венгерские некуда действительно так назывались, как пишут Бонфиний и другие историки этой страны. Именно в 1059 году упоминается об одном Беле, который наследовал брату своему Андрею, обратившему венгров в христианскую веру». Царь Иван Грозный, по утверждению Флетчера, якобы говорил какому-то англичанину: «Я не русский, предки мои германцы (русские полагают, что венгры составляют часть германского народа, тогда как они происходят от гуннов, занявших насильно ту часть Паннонии, которая теперь называется Венгрией)».

Дальше английский дипломат и учёный рассказывает, что дом Белы раздобыл себе важное Владимирское княжество: «Каким образом цари присвоили себе княжество Владимирское (первый шаг к расширению России) - посредством ли завоевания, через брак или другими какими способами, я не мог узнать с достоверностью. Но всем известно и все помнят [англичанин не знает русской истории, но смело употребляет термин «всем известно»; так же в наши времена поступают и британские политики и журналисты], что с приобретением этого небольшого княжества... дом Белы распространился и сделался властителем всей страны».

Своей системы правления, по мнению учёного дипломата, Россия не выработала, потому заимствует чужую: «Образ правления у них весьма похож на турецкий, которому они, по-видимому, стараются подражать, сколько возможно по положению своей страны и по мере своих способностей в делах политических».

Сама по себе система правления — чисто варварская, и всё, что у кого имеется, забирает себе царь: «Правление у них чисто тираническое: все его действия клонятся к пользе и выгодам одного царя и, сверх того, самым явным и варварским...Оба класса, и дворяне и простолюдины, в отношении к своему имуществу являются не чем иным, как хранителями царских доходов, потому что всё нажитое ими рано или поздно переходит в царские сундуки».

Когда же выпускник Кембриджа начинает описывать обычаи русского народа, то можно только смеяться, удивляться и гадать, где этот учёный был: в России или на Луне. О русских людях, заселивших и обустроивших огромную территорию, он пишет: «В основном они вялы и недеятельны, что, как можно полагать, происходит частью от климата и сонливости, возбуждаемой зимним холодом, частью же от пищи, которая состоит преимущественно из кореньев, лука, чеснока, капусты и подобных овощей, производящих дурные соки; они едят их и без всего, и с другими кушаньями».

Русские люди, по наблюдениям британского дипломата, что говорится, не просыхают: «Стол у них более чем странен. Приступая к еде, они обыкновенно выпивают чарку, или небольшую чашку, водки (называемой русским вином), потом ничего не пьют до конца трапезы, но тут уже напиваются вдоволь и все вместе, целуя друг друга при каждом глотке, так что после обеда с ними нельзя ни о чем говорить, и все отправляются на скамьи, чтобы соснуть, имея обыкновение отдыхать после обеда, как и ночью. Если наготовлено много разного кушанья, то подают сперва печенья (ибо жареного они употребляют мало), а потом похлёбки. Напиваться допьяна каждый день всю неделю у них дело весьма обыкновенное. Главный напиток их мёд, а люди победнее пьют воду и жидкий напиток, называемый квасом, который (как мы сказали) есть не что иное, как вода, заквашенная с небольшой примесью солода».

Если читать дальше, то у вас, как говорится, глаза на лоб полезут. Оказывается, кроме повального пьянства у русских второе основное занятие — сидеть в бане: «Из-за такой пищи они могли бы часто болеть, но они ходят два или три раза в неделю в баню, которая им служит вместо всяких лекарств. Всю зиму и большую часть лета топят они свои печи, устроенные подобно банным печам в Германии, и полати их так нагревают дом, что иностранцу сначала, наверное, не понравится. Эти две крайности, особенно зимой (жар внутри домов и стужа на дворе), вместе с пищей придают им тёмный, болезненный цвет лица, потому что кожа от холода и жара изменяется и морщинится, особенно у женщин, у которых цвет лица большей частью гораздо хуже, чем у мужчин. По моему мнению, это происходит оттого, что они постоянно сидят в жарких покоях, занимаются топкой бань и печей и часто парятся».

То есть никакой медицины нет, даже травами никто не лечится. Русские женщины, по мистеру Флетчеру, просто уродливы: «Женщины, стараясь скрыть дурной цвет лица, белятся и румянятся так много, что каждый может заметить. Однако там никто не обращает на это внимания, потому что таков у них обычай, который не только нравится мужьям, но даже сами они позволяют своим женам и дочерям покупать белила и румяна для крашения лица и радуются, что из страшных женщин они превращаются в красивых кукол. От краски морщится кожа, и они становятся ещё безобразнее, когда её смоют».

Вот таким формировался образ России в глазах Запада, образ неприятный. Русские земли были далеко, европеец никогда в них не бывал, знания черпал из таких книг, которым безоговорочно верил, полагая, что не станут же врать западные дипломаты. И с детства он знал, что русские — злобные и убогие варвары. Люди с таким мнением рождались и умирали. Западный обыватель не испытывал злобы к далёким обитателям русских равнин, но опасался этих варваров. Также и сейчас, какой-нибудь британский или немецкий журналист, придерживающийся принципа: о России только плохо или никак, он ведь не от природной злобности так пишет. Он не пишет о России ничего хорошего, поскольку с детства выучил, что ничего хорошего в России нет и быть не может.

Каждый народ в понимании чужой жизни невольно ограничивается примерами своего собственного уклада жизни. Когда он не видит в других народах тех принципов, которые являются для него привычной нормой поведения, то считает такие народы стоящими вне его цивилизации.

На неприглядных описаниях России воспитываются не только простые обыватели, но и западная интеллигенция. Например, отрывки из отчёта Георга Тектандера приводит в третьем томе своей монографии «Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.» один из крупнейших французских историков Фернан Бродель (1902-1985). Надо признать, что рассуждения императорского посла о гнусности нравов московитов он в своей книге не приводит, но он же это читал, и в правдивость слов немца верил, раз его цитировал.

Когда наш российский обыватель, читает в новостях или политических обзорах, что пишут иностранцы о нашей стране, то вначале удивляется этому вранью, а потом уже испытывает недоверие ко всем этим государствам, которые без каких-либо веских оснований столь неприязненно к нам относятся. Такие взаимоотношения тянутся уже столетия, и нет никаких оснований полагать, что они когда-нибудь изменятся.

Как пишет о России современная западная пресса

И в наше время иностранцы из Европы, побывав в России, сочиняют о ней всякие небылицы, не стесняясь очевидной лжи. Вот характерный пример.

В начале января 2019 года польское интернет-издание Wirtualna Polska опубликовало интервью с писателем Мачеем Строиньским (Maciej Stroiński), который 16 лет назад (то есть, по-видимому, в 2002 или 2003 году) проехал больше 12 тысяч километров от Москвы до Магадана и описал свои впечатления в недавно изданной книге «Это русский стиль». Писатель напоминает, что умом Россию не понять: «Очень часто говорят, что Россия — не страна, а состояние ума. «Русский стиль» — это образ жизни и мышления россиян, который мы не можем понять, осмыслить или принять». Он с сожалением пишет, что большинство людей хорошо отзывается о президенте России, но «к счастью, мы познакомились и с такими людьми, которые отзывались о руководстве своей страны с меньшим энтузиазмом или высказывались о нём критично». Вот оно, западное счастье: найти хоть одного, кто против Путина.

Наша страна, по впечатлениям автора, полна страха и тревоги: «В России сосуществуют два мира. Первый — чиновничий, государственный, бездушный, а второй — это мир обывателя, который упорно трудится, чтобы заработать на кусок хлеба. Простые люди более открыты, хотя порой (в особенности представители среднего и старшего поколения) они бывают сдержанными и напуганными...С одной стороны мы увидели силу, которой обладают государственные служащие, а с другой — бессилие простых людей, знающих, что в этом столкновении они находятся на заведомо проигрышной позиции».

Интересным наблюдением делится пан Мачей об отсутствии в России дорог (и это в 2002 году): «На огромных пространствах России прокладывать дороги не столько сложно, сколько бессмысленно: дожди, снегопады или паводок всё равно их разрушат. Дорога сама по себе останется, но проехать по ней будет нереально. Грузовики там пройти ещё могут, но если им не повезет с погодой, они рискуют застрять на несколько недель, ведь асфальта на этих дорогах нет».

О сфере туризма у пана Мачея остались также жуткие впечатления: «В Вашей книге Вы пишите об отсутствии гостиниц, старых катерах, переделанных в прогулочные суда. — Мы были там 16 лет назад, в России в сфере туризма за это время сменилась эпоха...Насколько я знаю, россияне взялись за ум. Появилась гостиница, а между ржавыми катерами, изображающими пассажирские корабли, стоят теперь нормальные лодки, которые возят туристов и даже прилично выглядят». Белый человек с Запада отметил, что туземцы, то есть россияне, «взялись за ум».

Пан Мачей не чурается и откровенного вранья: «На одной из станций на запасном пути стоял состав, загруженный танками, было написано, что они едут в Афганистан. Глядя на эту картину, мы констатировали, что участие России в этой войне бессмысленно, жаль ребят, которые там гибнут. Наш попутчик Андрей неправильно нас понял, решив, что мы относимся к сторонникам жесткой политики. Он начал говорить, что Путин — прекрасный лидер, но в этом вопросе он слишком мягок. «Если бы он сбросил пару бомб, то смог бы закрыть тему», — объяснял Андрей». Но ведь известно, что войска из Афганистана мы вывели ещё в 1988 году, а польский автор в 2002 году пишет об эшелоне танков, который идёт в эту страну (может быть, он имел в виду Чечню, но в польском оригинале интервью ясно написано: Afganistan). А вы можете себе представить воинский эшелон, на котором крупными буквами написано, куда он едет? Не говоря уже о том, что военную технику всегда маскируют при перевозках.

Ещё один пример просто удивительного вранья из современной западной прессы. Корреспондентка Лиззи Сакс (Lizzy Saxe) в номере от 14 февраля 2019 года в журнале «Форбс» («Forbes») опубликовала статью на безобидную, казалось бы, тему о лимонах. На одной из конференций по инвестированию она пообщалась с «Гарольдом Эдвардсом (Harold Edwards) из гигантской, удивительной компании «Лимонейра» (Limoneira), занимающейся с 1893 года выращиванием лимонов и других цитрусовых в Калифорнии». Гарольд сообщил ей, что россияне потребляют гораздо больше лимонов на душу населения, чем во многих других странах мира. Ему стало любопытно, не потому ли это, что они пьют много водки или потому, что они — большие любители чая? Он начал выяснять и обнаружил, что на самом деле ответ не имеет прямого отношения к этим случаям. Оказывается, что лимоны в России не растут. Для их выращивания там слишком холодно, и приходится покупать их очень далеко. Поэтому этот кислый желтый цитрусовый дорого стоит. Настолько дорого, что «богатым русским очень нравится включать лимоны в число элементов своего образа жизни. Это служит показателем того, что у них есть средства, чтобы позволить себе их покупать. Это называется престижным продуктом», — рассказал Гарольд.

В России лимоны потребляют во всех слоях общества уже не одно столетия. В 2018 году лимоны продавались в любом продовольственном магазине по цене 90-120 рублей за килограмм, то есть немного дороже, чем яблоки. Один лимон стоил 10-15 рублей. Это — самый заурядный продукт, который покупают все слои населения, даже самые бедные, поскольку в России очень популярен чай с лимоном. Удивительно, что эту очевидную «липу» про лимоны, как признак богатства в России, рассказанную крупным лимонным специалистом из Калифорнии, опубликовало одно из наиболее авторитетных и известных экономических печатных изданий в мире. Какова тогда цена тому, что оно пишет, и, в частности, его знаменитому списку самых богатых людей?

Историк и политический деятель Павел Николаевич Милюков (1859-1943), лидер партии кадетов и министр иностранных дел Временного правительства, вспоминал о своём первом приезде в США и первом общении с тамошней прессой: «При высадке в Нью-Йорке я был поражён другой чертой американской культуры, правда, касавшейся её внешнего темпа: «rush», как принято говорить в Америке. Репортёры, являющиеся на пароход раньше высадки, обыкновенно просматривают списки пассажиров и выбирают свои жертвы. На этот раз одной из жертв оказался я. Первый вопрос, кажется, всегда один и тот же: как вам нравится Америка? Кое-как я объяснился. Высадясь на пристани, я первым делом купил газету — и, к своему изумлению, нашёл там свою собственную фотографию и длинное интервью со мной, больше, чем наполовину придуманное репортёром!» («Из тайников моей памяти»).

Врать о России — старая, добрая традиция западной прессы. В 1921 году на X съезде РКП (б), который проходил с 8 по 16 марта, Ленин привёл сводку всякого рода небылиц о Советской власти: «Я вчера получил, по соглашению с товарищем Чичериным, сводку по этому вопросу и думаю, что заслушать её будет всем полезно. Это — сводка по вопросу о кампании лжи по поводу внутреннего положения России. Никогда, — пишет товарищ, подводящий сводку, — ни в какое время не было в западноевропейской печати такой вакханалии лжи и такого массового производства фантастических измышлений о Советской России, как за последние две недели. С начала марта ежедневно вся западноевропейская печать публикует целые потоки фантастических известий о восстаниях в России, о победе контрреволюции, о бегстве Ленина и Троцкого в Крым, о белом флаге на Кремле, о потоках крови на улицах Петрограда и Москвы, о баррикадах там же, о густых толпах рабочих, спускающихся с холмов на Москву для свержения Советской власти, о переходе Будённого на сторону бунтовщиков, о победе контрреволюции в целом ряде русских городов, причём фигурирует то один, то другой город, и в общем было перечислено чуть ли не большинство губернских городов России. Универсальность и планомерность этой кампании показывает, что в этом проявляется какой-то широко задуманный план всех руководящих правительств. 2-го марта Foreign Office [британский МИД] через посредство «Press Association» заявил, что считает публикуемые известия неправдоподобными, а сейчас же после этого Foreign Office от себя опубликовал известие о восстании в Петрограде, о бомбардировке Петрограда кронштадтским флотом и о боях на улицах Москвы. 2 марта все английские газеты публиковали телеграммы о восстаниях в Петрограде и Москве: Ленин и Троцкий бежали в Крым, 14 000 рабочих в Москве требуют учредилки, московский арсенал и Московско-Курский вокзал в руках восставших рабочих, в Петрограде Васильевский Остров целиком в руках восставших. Приведу несколько примеров из радио и телеграмм следующих дней:

3 марта. Клышко телеграфирует из Лондона, что «Reuter» подхватил нелепые слухи о восстании в Питере и усиленно их распространяет.

6 марта. Берлинский корреспондент Мейсон телеграфирует в Нью-Йорк, что рабочие из Америки играют важную роль в петроградской революции, и Чичерин послал по радио приказ генералу Ганецкому о том, чтобы закрыть границу эмигрантам из Америки.

7 марта. Зиновьев бежал в Ораниенбаум. В Москве красная артиллерия обстреливает рабочие кварталы. Петроград отрезан со всех сторон (радио Виганда).

7 марта. Клышко телеграфирует, что, по сведениям из Ревеля [Таллина], баррикады построены на улицах Москвы; газеты публикуют известие из Гельсингфорса [Хельсинки], что Чернигов взят антибольшевистскими войсками.

7 марта. И Петроград и Москва в руках восставших. Восстание в Одессе. Семёнов во главе 25 000 казаков двигается по Сибири. Революционный комитет в Петрограде имеет под своей властью фортификации и флот (сообщения английской радиостанции Польдью).

Науен 7 марта. Фабричные кварталы Петрограда восстали. Антибольшевистское восстание охватило Волынь.

Париж 7 марта. Петроград в руках Революционного комитета. «Matin»сообщает, что, по полученным в Лондоне известиям, белый флаг веет над Кремлём.

Париж 8 марта. Мятежники овладели Красной Горкой. Красноармейские полки взбунтовались в Псковской губернии. Большевики посылают башкир на Петроград.

10 марта Клышко телеграфирует: газеты спрашивают себя, пал ли Петроград или не пал? По известиям из Гельсингфорса, три четверти Петрограда в руках бунтовщиков; Троцкий или — по другим — Зиновьев командует операциями в Тосне или же в Петропавловской крепости; по другим — главнокомандующим назначен Брусилов [царский генерал]; по сведениям из Риги, Петроград взят 9-го за исключением железнодорожных вокзалов, Красная Армия отступила в Гатчину; петроградские стачечники выставляют лозунг «долой Советы и коммунистов». Английское военное министерство заявило, что ещё не известно, соединились ли кронштадтские бунтовщики с петроградскими, но, по его сведениям, Зиновьев находится в Петропавловской крепости, где командует советскими войсками. Из громадного количества ложных измышлений этого времени выбираю примеры: Саратов превратился в самостоятельную антибольшевистскую республику.

Науен 11 марта. В приволжских городах жестокие погромы против коммунистов (там же). В Минской губернии борьба белорусских военных отрядов против Красной Армии (там же).

Париж 15 марта. «Matin» сообщает, что кубанские и донские казаки восстали большими массами.

Науен 14 марта сообщил, что кавалерия Будённого присоединилась к бунтовщикам около Орла. В разное время сообщалось о восстаниях в Пскове, Одессе и других городах». Делегаты съезда хорошо посмеялись.

Стоит ли удивляться, что в сегодняшних западных СМИ каждый день пишут и о скором распаде России, и многотысячных антиправительственных демонстрациях, и о массовых выступлениях молодёжи против государственного устройства. Ничего этого и в помине нет. Западные политики читают эти сказки и принимают на их основе какие-то решения. Понятно, почему жизнь в мире такая неустойчивая.

Карл Маркс против России

Да что говорить о западной прессе с её предвзятостью к России. Есть более интересный пример. Всем известно, что большевики и Советская власть носились с Карлом Марксом, как с писанной торбой. Всё, когда-то сказанное и написанное им, воспринималось, как истина в последней инстанции. Ещё бы, этот великий человек открыл законы общественного развития, он доказал, что коммунизм вот-вот неизбежно сменит капитализм. Труды Маркса переведены на русский язык и издавались в большом количестве. Все труды, но нет, оказывается, что не все. Есть работа Маркса, которая в русской литературе при ссылках на неё указывается как: «Secret Diplomatic History of Eighteenth Century. London. 1899». Эта работа не вошла ни в одно собрание сочинений Маркса на русском языке. И хотя она была переведена ещё в 50-е годы XX века, впервые на русском языке была опубликована под заголовком «Разоблачение дипломатической истории XVIII века» лишь в 1989 году в 1-4 номерах журнала «Вопросы истории».

К написанию статьи Маркс приступил в июне 1856 года. Первоначально она была опубликована в августе 1856 — апреле 1857 годов в лондонском издании газеты «Свободная пресса» («The Free Press»). После смерти Маркса новое издание «Secret Diplomatic...» было подготовлено к печати его дочерью Элеонорой, и вышло в свет в 1899 году в Лондоне под тем же названием. До 1989 года название работы Маркса в советской литературе переводилось как «Секретная дипломатия XVIII века».

Весь текст разделён на пять глав. Более половины содержания составляют различные документы (письма, доклады и памфлеты), касающиеся истории дипломатических отношений между Россией и Англией в XVIII веке. Первые три главы состоят большей частью из цитирований этих документов. Вся глава IV, которая называется «Предварительные замечания по истории русской политики», написана полностью Марксом. В пятой главе он обильно цитирует некий памфлет «Истина есть истина, когда она раскрывается вовремя» («Truth is but truth, as it is timed»).

В конце XVIII Англия вела войну с американскими колониями, а Россия — с Турцией. Маркса интересовал вопрос: когда появился русофильский, как он считал, характер английской дипломатии, который проявился в конце XVIII столетия. «Для выяснения этого вопроса, — пишет он, — мы должны вернуться ко времени Петра Великого, которое, следовательно, и составит главный предмет наших исследований». Маркс приводит некоторые документы, написанные современниками Петра, описывающих опасность русского царя для европейских, и прежде всего протестантских стран, и разные планы, как его остановить. В этих документах выражается, среди прочего, сожаление, что не все осознают серьёзность российской проблемы.

Для того, чтобы лучше понять обоснованность европейских страхов, Маркс считает уместным сделать несколько предварительных замечаний относительно общей истории русской политики. Этому посвящена четвёртая глава.

Начинается она замечанием об отношении к России, которое словно бы написано в наши дни: «Неодолимое влияние России заставало Европу врасплох в различные эпохи, оно пугало народы Запада, ему покорялись как року или оказывали лишь судорожное сопротивление. Но чарам, исходящим от России, сопутствует скептическое отношение к ней, которое постоянно вновь оживает, преследует её, как тень, усиливается вместе с её ростом, примешивает резкие иронические голоса к стонам погибающих народов и издевается над самим её величием, как над театральной позой, принятой, чтобы поразить и обмануть зрителей. Другие империи на заре своего существования встречались с такими же сомнениями, но Россия превратилась в исполина, так и не преодолев их. Она является единственным в истории примером огромной империи, само могущество которой, даже после достижения мировых успехов, всегда скорее принималось на веру, чем признавалось фактом. С начала XVIII столетия и до наших дней ни один из авторов, собирался ли он превозносить или хулить Россию, не считал возможным обойтись без того, чтобы сначала доказать само её существование». Это было написано в середине XIX века, и то, что написанное Марксом справедливо и для XXI века говорит о том, что он ухватил одно из постоянных, находящихся вне времени свойств России — её всегда плохо понимают окружающие народы.

Описывая Русское государство до монгольского нашествия, Маркс сильно принижает его славянский характер: «Если в этот период и нужно признать наличие какого-либо славянского влияния, то это было влияние Новгорода, славянского государства, традиции, политика и стремления которого были настолько противоположны традициям, политике и стремлениям современной России, что последняя смогла утвердить своё существование лишь на его развалинах».

Маркс полагал, что политика первых Рюриковичей была не более и не менее как политика германских варваров, наводнивших Европу. Домонгольский период Маркс называет готическим: «Готический период истории России составляет, в частности, лишь одну из глав истории норманнских завоеваний». Подобно тому как империя Карла Великого предшествует образованию современных Франции, Германии и Италии, так и империя Рюриковичей предшествует образованию Польши, Литвы, прибалтийских поселений, Турции и самой Московии. Согласно этой логике Маркса, Московское царство не является преемником Древнерусское государства. Киевская Русь была не государством, а неким промежуточным состоянием: «Самый факт перемещения русской столицы — Рюрик избрал для неё Новгород, Олег перенес её в Киев, а Святослав пытался утвердить её в Болгарии, — несомненно, доказывает, что завоеватель только нащупывал себе путь и смотрел на Россию лишь как на стоянку, от которой надо двигаться дальше в поисках империи на юге».

Тогда когда же начинается история России, если не с Владимира Святого и Ярослава Мудрого? А с монголов, считает Маркс: «Таким образом, норманнская Россия совершенно сошла со сцены, и те немногие слабые воспоминания, в которых она всё же пережила самоё себя, рассеялись при страшном появлении Чингисхана. Колыбелью Московии было кровавое болото монгольского рабства, а не суровая слава эпохи норманнов. А современная Россия есть не что иное, как преображенная Московия». По Марксу, Киевская Русь исчезла, не оставив никаких следов: ни в психологии народа, ни в обычаях предков, ни в его вере, ни в историческом опыте. В Золотой Орде родилось новое государство и родилось оно в рабстве. Причём, сами же монголы и создавали такое государство: «Чтобы поддерживать междоусобицы русских князей и обеспечить их рабскую покорность, монголы восстановили значение титула великого князя. Борьба между русскими князьями за этот титул была, как пишет современный автор [Маркс не указывает, кого он цитирует], «подлой борьбой, борьбой рабов, главным оружием которых была клевета и которые всегда были готовы доносить друг на друга своим жестоким повелителям; они ссорились из-за пришедшего в упадок престола и могли его достичь только как грабители и отцеубийцы, с руками, полными золота и запятнанными кровью; они осмеливались вступить на престол, лишь пресмыкаясь, и могли удержать его, только стоя на коленях, распростёршись и трепеща под угрозой кривой сабли хана, всегда готового повергнуть к своим ногам эти рабские короны и увенчанные ими головы»». Таким образом, Маркс описывает появление государства в России как государство подлых рабов, какими и были русские, по мнению Маркса, с самого зарождения Московского царства.

Московские князья для Маркса — воплощение аморальности: «Именно в этой постыдной борьбе московская линия князей в конце концов одержала верх». Ещё в школе мы с читаем о собирателе русских земель — Иване Калите, тихом и добродетельном христианине, сумевшим на сорок лет обеспечить Северо-Восточной Руси спокойное развитие. Но у Карла Маркса на этот счёт своё мнение о достоинствах московского князя: «Политика Ивана Калиты состояла попросту в следующем: играя роль гнусного орудия хана и заимствуя, таким образом, его власть, он обращал её против своих соперников — князей и против своих собственных подданных. Для достижения этой цели ему надо было втереться в доверие к татарам, цинично угодничая, совершая частые поездки в Золотую Орду, униженно сватаясь к монгольским княжнам, прикидываясь всецело преданным интересам хана, любыми средствами выполняя его приказания, подло клевеща на своих собственных родичей, совмещая в себе роль татарского палача, льстеца и старшего раба. Он не давал покоя хану, постоянно разоблачая тайные заговоры. Как только тверская линия начинала проявлять некоторое стремление к национальной независимости, он спешил в Орду, чтобы донести об этом. Как только он встречал сопротивление, он прибегал к помощи татар для его подавления. Но недостаточно было только разыгрывать такую роль, чтобы иметь в ней успех, требовалось золото. Лишь постоянный подкуп хана и его вельмож создавал надежную основу для его системы лжи и узурпации. Но каким образом раб мог добыть деньги для подкупа своего господина? Он убедил хана назначить его сборщиком дани во всех русских уделах. Облечённый этими полномочиями, он вымогал деньги под вымышленными предлогами. Те богатства, которые он накопил, угрожая именем татар, он использовал для подкупа их самих. Склонив при помощи подкупа главу русской церкви перенести свою резиденцию из Владимира в Москву, он превратил последнюю в религиозный центр и соединил силу церкви с силой своего престола, сделав таким образом Москву столицей империи. При помощи подкупа он склонял бояр его соперников-князей к измене своим властителям и объединял их вокруг себя. Использовав совместное влияние татар-мусульман, православной церкви и бояр, он объединил удельных князей для крестового похода против самого опасного из них — тверского князя. Затем, наглыми попытками узурпации побудив своих недавних союзников к сопротивлению и войне за их общие интересы, он, вместо того чтобы обнажить меч, поспешил к хану. Снова с помощью подкупа и обмана он добился того, что хан лишил жизни его соперников-родичей, подвергнув их самым жестоким пыткам». Иван Калита для Маркса — подлый человек и раб, потому он и пишет: «Но каким образом раб мог добыть деньги для подкупа своего господина». Откуда Маркс взял, что Калита подкупом уговорил переехать митрополита из Владимира в Москву — Бог знает. В летописях ничего такого не говорится. Очевидно, Маркс решил, что раз Калита — подлый человек, то и с митрополитом он поступил соответствующим образом.

Политику Калиты и его преемников Маркс описывает самым презрительным образом: «Всю его систему можно выразить в нескольких словах: макиавеллизм раба, стремящегося к узурпации власти. Свою собственную слабость — свое рабство — он превратил в главный источник своей силы. Политику, начертанную Иваном I Калитой, проводили и его преемники: они должны были только расширить область её применения. Они следовали ей усердно, непреклонно, шаг за шагом». Что подумает человек, читая эти строки? Что Россия — это подлая страна рабов. Маркс повторяет это раз за разом.

Описав правление Ивана Калиты, Маркс переходит к Ивану III, то есть от князя, который начал строить Московское царство к тому, кто это строительство закончил. В начале своего правления Иван III был ещё данником Орды. А в конце его княжения: «Изумлённая Европа, в начале правления Ивана едва знавшая о существовании Московии, стиснутой между татарами и литовцами, была ошеломлена внезапным появлением на её восточных границах огромной империи». Здесь Маркс указывает на начало своеобразного отношения Запада к России — изумление перед самим фактом существования этого государства. Естественно, возникает вопрос, как удалось Ивану III совершить такой прорыв. Но раз он русский князь, то у Маркса нет сомнений, то сделано это было каким-нибудь подлым способом: «Был ли он героем? Сами русские историки изображают его заведомым трусом». Сам Маркс русских историков не читал. Как же Русь освободилось по его версии? Всё — просто, татарское чудовище само испустило дух: «Поэтому свержение этого ига казалось больше делом природы, чем рук человеческих». По Марксу, двухсотлетней борьбы русского народа за освобождение и независимость словно и не было. Да и что ждать от такого народа: «С освобождением от иноземного ига дух каждого народа поднимается — у Московии под властью Ивана наблюдается как будто его упадок». Маркс не видит ни в России, ни русском народе ни одной положительной черты.

Некоторые исторические пассажи основоположника нового учения вызывают удивление: «Чтобы восстать против Орды, московиту не надо было изобретать ничего нового, а только подражать самим татарам. Но Иван не восставал. Он смиренно признавал себя рабом Золотой Орды. Через подкупленную татарскую женщину он склонил хана к тому, чтобы тот приказал отозвать из Московии монгольских наместников». На Руси никогда не было монгольских наместников, а история про таинственную татарскую женщину и вовсе чистый вымысел. О могуществе русской державы Маркс говорит однозначно: «Могущество было им [Иваном] не завоевано, а украдено». Вот так, оказывается, свободу свою мы не завоевали, а украли.

Маркс описывает, как монголы поняли, что их обманывают, и решили наказать Ивана III. Вы думаете, что русские постоянно отбивали ордынские рейды и было противостояние на реке Угре, которое оформило конец власти ханов? Вот версия Маркса: «Иван, содрогаясь при одной мысли о вооруженном столкновении, пытался искать спасения в своей собственной трусости и обезоружить гнев врага, отводя от него объект, на который тот мог бы обрушить свою месть. Его спасло только вмешательство крымских татар, его союзников. Против второго нашествия Орды он для видимости собрал столь превосходящие силы, что одного слуха об их численности было достаточно, чтобы отразить нападение. Во время третьего нашествия он позорно дезертировал, покинув армию в 200 000 человек. Принуждённый против воли вернуться, он сделал попытку сторговаться на унизительных условиях и в конце концов, заразив собственным рабским страхом свое войско, побудил его к всеобщему беспорядочному бегству. Московия тогда с тревогой ожидала своей неминуемой гибели, как вдруг до неё дошел слух, что Золотая Орда была вынуждена отступить вследствие нападения на её столицу крымского хана. При отступлении она была разбита казаками и ногайскими татарами. Таким образом, поражение превратилось в успех. Иван победил Золотую Орду, не вступая сам в битву с нею».

Здесь Маркс опускает многие важные детали, и белое становится чёрным. Поэтому стоит пояснить политическую обстановку тех времён. Золотая Орда фактически состояла из трёх частей и находилась в упадке. Рядом с ней утвердилась Крымская орда, которая была противником Золотой Орды и союзником России. Золотоордынский хан Ахмат пытался действовать против Москвы в союзе с Литвой, которая, в силу своих проблем, существенной помощи ему оказать не могла. Поэтому хан ограничивался набегами. Власти Золотой Орды над Русью уже никакой не было, и Иван III растоптал ярлык, который ему привезли ханские послы. В 1480 году хан решился на поход на Москву. Он дошёл до реки Угры, но здесь встретил сильную русскую рать. На Угре оба войска стали друг против друга, не решаясь напасть. Иван III оставил своего сына и брата с армией, а сам вернулся в Москву, чтобы решить ряд проблем. Жители, увидев князя, думали, что он бежит от хана. Иван объяснил, что прибыл в Москву для совета с духовенством и боярами. Совет ему нужен был, поскольку некоторые воеводы предлагали не сражаться с ханом в открытом поле, а отсидеться в хорошо укреплённой Москве. Особенно важна была князю поддержка митрополита. Точно также перед Куликовской битвой Дмитрий Донской, оставив войска в Коломне, ездил в Троицкую обитель к Сергию Радонежскому за благословением.

У Ивана была ещё одна серьёзная проблема: он был в ссоре с братьями, и они внушали ему подозрение в том, что изменят в решительную минуту. Князь с ними помирился, уступив им рад волостей, укрепил столицу и её окрестности и, приняв благословение от митрополита, вернулся к войску. Вскоре и братья подошли со своими ратями. Иван велел войску отойти к Кременцу, где были поля, более удобные для битвы, чем берега Угры. Хан, чьи отряды так и не смогли переправится ни через Угру, ни через Оку, в манёврах русских увидел ловушку, и разуверившись в успехе набега, ушёл восвояси, разорив с досады часть литовских земель. На обратном пути его сильно потрепали отряды крымского хана. Таким образом, не потеряв ни одного воина, Иван одержал победу, и с властью Орды было покончено раз и навсегда.

Описав в своей статье мнимую трусость Ивана III, Маркс дальше рассказывается, как великий князь хитростью и коварством захватил находившиеся под властью Литвы русские уделы вплоть до Киева и Смоленска. Но поскольку Маркса, главным образом, интересует политика Петра Великого, то он делает такую связку: «Между политикой Ивана III и политикой современной России существует не сходство, а тождество — это докажет простая замена имён и дат. Иван III, в свою очередь, лишь усовершенствовал традиционную политику Московии, завещанную ему Иваном I Калитой». В этом месте Маркс даёт ещё раз описание мерзопакостной политики Российского государства: «Иван Калита, раб монголов, достиг величия, имея в руках силу самого крупного своего врага — татар, которую он использовал против более мелких своих врагов — русских князей. Он мог использовать силу татар лишь под вымышленными предлогами. Вынужденный скрывать от своих господ силу, которую в действительности накопил, он вместе с тем должен был ослеплять своих собратьев-рабов властью, которой не обладал. Чтобы решить эту проблему, он должен был превратить в систему все уловки самого низкого рабства и применять эту систему с терпеливым упорством раба. Открытая сила сама могла входить в систему интриг, подкупа и скрытых узурпации лишь в качестве интриги. Он не мог ударить, не дав предварительно яда. Цель у него была одна, а пути её достижения многочисленны. Вторгаться, используя обманным путем враждебную силу, ослаблять эту силу именно этим использованием и, в конце концов, ниспровергнуть её с помощью средств, созданных ею же самой, — эта политика была продиктована Ивану Калите специфическим характером как господствующей, так и порабощённой расы. Его политика стала также политикой Ивана III. Такова же политика и Петра Великого, и современной России, как бы ни менялись название, местопребывание и характер используемой враждебной силы». Слово раб по отношению к России Маркс повторяет много раз, дабы читатель хорошо усвоил эту мысль. Российскую политику он характеризует как «превратить в систему все уловки самого низкого рабства и применять эту систему с терпеливым упорством раба».

А что же Пётр? Он, по мнению Маркса, является творцом современной русской политики: «Но он стал её творцом только потому, что лишил старый московитский метод захватов его чисто местного характера, отбросил всё случайно примешавшееся к нему, вывел из него общее правило, стал преследовать более широкие цели и стремиться к неограниченной власти, вместо того чтобы устранять только известные ограничения этой власти». Таким образом, политика Петра — это политика Московского царя, вынесенная на международное поле. Заканчивается эта IV глава нелестным для России обобщением: «Подведем итог. Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Она усилилась только благодаря тому, что стала виртуозной в искусстве рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть свою традиционную роль раба, ставшего господином. Впоследствии Пётр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингисхан завещал осуществить свой план завоевания мира». Раб, ставший господином — такой приговор вынес Карл Маркс России.

Порассуждав о русском государстве, Маркс решил обратиться к самому народу, а конкретно — к одной особенности всей славянской расы: «Одна характерная черта славянской расы должна броситься в глаза каждому наблюдателю. Почти повсюду славяне ограничивались территориями, удалёнными от моря, оставляя морское побережье неславянским народностям...В подтверждение антиморских свойств славянской расы из всей этой береговой линии русская национальность по-настоящему не освоила ни какую-либо часть балтийского побережья, ни черкесское и мингрельское восточное побережье Чёрного моря. Только побережье Белого моря, насколько оно вообще пригодно для земледелия, некоторая часть северного побережья Чёрного и часть побережья Азовского морей действительно были заняты русскими поселенцами. Однако даже и поставленные в новые условия, они всё ещё воздерживаются от морского промысла и упорно хранят верность сухопутным традициям своих предков». Таким образом, славяне — сухопутный народ и на море им делать нечего. Но Пётр решил сломать эту традицию и выйти к морям: «Завоевание Азовского моря было целью его первой войны с Турцией, завоевание Балтики — целью его войны со Швецией, завоевание Чёрного моря — целью его второй войны против Порты и завоевание Каспийского — целью его вероломного вторжения в Персию». А дальше идёт важный вывод: «Для системы местных захватов достаточно было суши, для системы мировой агрессии стала необходима вода». Агрессия — вот главный вывод Маркса, вот в чём он видит опасность России. Ведь моря должны принадлежать только Англии.

И опять Маркс упорно повторяет тезис о монгольском рабе: «Только в результате превращения Московии из полностью континентальной страны в империю с морскими границами московитская политика могла выйти из своих традиционных пределов и найти свое воплощение в том смелом синтезе, который, сочетая захватнические методы монгольского раба и всемирно-завоевательные тенденции монгола-властелина, составляет жизненный источник современной русской дипломатии». Здесь связка простая: для Европы монголы были варвары, Россия — монгольский раб, следовательно русские — это варвары.

Доказательство того, что Россия готовится к новым завоеваниям, Маркс видел в переносе столицы в Петербург. По его убеждению, Прибалтика являются естественным дополнением для той нации, которая владеет страной, расположенной за ними. Так что, Пётр захватил лишь то, что было абсолютно необходимо для естественного развития его страны. Но перенеся столицу из Москвы в Петербург, пишет Маркс, Пётр сам поставил её в такие условия, в которых она не может быть в безопасности даже от внезапных нападений, пока не будет покорено всё побережье от Либавы (сейчас — Лиепая на юго-западе Латвии) до Торнио (сейчас — в Финляндии), а это было завершено лишь к 1809 году с завоеванием Финляндии. «Санкт-Петербург — это окно, из которого Россия может смотреть на Европу», — говорили в Европе. Это было с самого начала вызовом для европейцев и стимулом к дальнейшим завоеваниям для русских, продолжает Маркс, и заключает: «Таким образом, не само завоевание прибалтийских провинций отличает политику Петра Великого от политики его предшественников; истинный смысл этих завоеваний раскрывается в перенесении столицы».

Далее Маркс возвращается к началу статьи, где он приводил памфлеты, направленные против, как он пишет, «русофильской политики» английского правительства: «Но разве сам факт, что превращение Московии в Россию осуществилось путем её преобразования из полуазиатской континентальной страны в главенствующую морскую державу на Балтийском море, не приводит нас к выводу, что Англия — величайшая морская держава того времени, расположенная к тому же у самого входа в Балтийское море, начиная с середины XVII века сохранявшая здесь роль верховного арбитра, должна быть причастна к этой великой перемене? Разве Англия не должна была служить главной опорой или главной помехой планам Петра Великого и не должна была оказать решающее влияние на события во время затяжной борьбы не на жизнь, а на смерть между Швецией и Россией? Если мы не находим, что она прилагала все силы для спасения Швеции, то разве мы не можем быть уверены, что она использовала все доступные ей средства для содействия московиту? И тем не менее в том, что обычно именуется историей, Англия почти не появляется как участник этой великой драмы и выступает скорее в роли зрителя, чем действующего лица. Но подлинная история покажет, что правители Англии не менее способствовали осуществлению планов Петра I и его преемников, чем ханы Золотой Орды — осуществлению замыслов Ивана III и его предшественников». Здесь Маркс критикует близорукую английскую политику, позволившую Петру закрепиться на берегах Балтики с целью последующей агрессии. Заканчивается статья приведением различных дипломатических писем, в которых авторы доказывали, что нельзя было России давать выход к Балтийскому морю.

В чём смысл этой статьи Маркса и каковы были её последствия? Статья вышла в английской газете после окончания Крымской войны, которую Великобритания вела против России в союзе с Францией, Турцией и Италией в лице Сардинии. В марте 1856 года был подписан Парижский мирный трактат, содержащий условие о так называемой «нейтрализации» Чёрного моря. России запретили иметь на Чёрном море военно-морские силы, военные арсеналы и крепости. Всё, к чему и призывал Маркс в своей статье. Когда идёт война, то понятно, как местная пресса отзывается о противнике — крайне отрицательно. Очевидно, что в английской прессе был сильный антироссийский настрой, а сама война получила название народной. В газете «Таймс» публиковались следующие высказывания: «Хорошо было бы вернуть Россию к обработке внутренних земель, загнать московитов вглубь лесов и степей».

Маркс постарался придать нападению Англии на Россию фундаментальное обоснование. Начал он с того, что привёл документы, показывающие тесные и дружественные связи обеих стран в конце XVIII века. Далее он процитировал памфлеты, авторы которых предупреждали об опасности России и выступали против хороших с ней отношений. Затем Маркс привёл документы о совместных действиях Англии и России уже в первой четверти того же века, во времена Петра I. Далее он хотел дать Петру определённую характеристику, и для этого составил исторический обзор становления российской внешней политики.

Киевскую Русь Маркс охарактеризовал как норманнскую и готическую, политически похожую на Европу времён завоевания её германскими племенами. С приходом монголов эта Русь прекратила своё существование. Таким образом, Маркс из русской истории выбрасывает весь период до 1238 года. Затем, по его мнению, начинается формирования нового государства, никак не связанное с прежней жизнью. Русские князья — рабы монгольского хана, с рабской и подлой психологией. Пускаясь во все тяжкие, московские князья дождались, пока Орда не рассыпалась, и создали Московское царство, политика которого основывалась на обмане, хитрости и трусости. Единственно, что умели русские правители — это собирать большие армии для устрашения противника и натравливать одних своих врагов на других. Таким был и Пётр. Для Маркса Россия — презренная страна презренных людей.

Охарактеризовав политику русского государства и Петра I, Маркс приводит английские документы времён войны со Швецией, из которых видно, как Англия помогла России отнять у Швеции Прибалтику и получить выход к морям. Он объясняет, что это была ошибка, и агрессии русских нужно было препятствовать. Славяне по своим особенностям могут жить только внутри континента и не умеют осваивать морские побережья. Пётр хотел сломать эту славянскую привычку, выйти к морям, освоить побережье и продолжить свою экспансию. Это не было сделано в XVIII веке, но английское правительство осознало свои ошибки и исправило их в XIX веке, выиграв войну и лишив русских портов и флота на Чёрном море.

Таким образом Маркс показал английским читателем, что Крымская война была справедливая, поскольку остановила русскую агрессию. Англичане очень ценили личную свободу и когда они читали у Маркса о насквозь рабской натуре русского народа, то ещё больше убеждались в правоте своего дела: варваров из Азии нужно было остановить.

Маркс написал конъюнктурную статью, хорошо вписавшуюся в общий фон. Он в это время много писал, большей частью для американской газеты «New-York Daily Tribune» и немецкой «Neue Oder-Zeitung», сотрудником которых он был, а также для английских «People's Paper» и «Free Press». Маркс был уважаемый и серьёзный журналист, экономист и политолог, к его мнению прислушивались, и если он писал об отсталости и опасности России, то это принимали во внимание многие политики на Западе.

Будучи профессиональным журналистом, Маркс зарабатывал этим трудом себе на хлеб. Жил он скудно и деньги ему были крайне нужны. Свой главный труд «Капитал» Маркс создал в самые бедные и голодные годы своей жизни. Стабильного источника доходов не было, к тому же существование его и его близких осложняли притеснения и запреты со стороны властей. Семью Маркса преследовали голод, превратившийся в угрозу, а также целый комплекс болезней. Он писал Энгельсу в сентябре 1852 года: «Моя жена больна, Женничка больна, у Ленхен что-то вроде нервной лихорадки. Врача я не мог и не могу позвать, так как у меня нет денег на лекарства. В течение 8-10 дней моя семья питалась хлебом и картофелем, а сегодня ещё сомнительно, смогу ли я достать и это...Когда я был у тебя и ты сказал мне, что сможешь до конца августа достать мне небольшую сумму, я написал об этом жене, чтобы успокоить её. Твое письмо, присланное 3-4 недели тому назад, показало, что перспектива не особенно благоприятна, но всё-таки оставляло некоторые надежды. Поэтому я отсрочил на начало сентября уплату всем кредиторам, которым, как ты знаешь, всё время выплачивались лишь небольшие части долга. Теперь меня атакуют со всех сторон. Я испробовал всё, но тщетно...Самое лучшее и желательное, что могло бы случиться, это — если бы хозяйка дома вышвырнула меня из квартиры. Тогда я расквитался бы, по крайней мере, с суммой в 22 фунта стерлингов. Но такого большого одолжения от неё вряд ли можно ожидать. К тому же ещё булочник, торговец молоком, чаеторговец, зеленщик, старый долг мяснику. Как я могу разделаться со всей этой дрянью? Наконец, в последние 8-10 дней я занял несколько шиллингов и пенсов у кое-каких обывателей, что мне неприятнее всего; но это было необходимо, чтобы не подохнуть с голоду. Из моих писем ты, наверное, уже заметил, что я обычно переношу эту пакость с большим равнодушием, когда мне приходится самому её переживать, а не слышать о ней со стороны. Однако что поделаешь? Мой дом превратился в лазарет, и положение становится столь острым, что вынуждает меня посвятить ему всё мое внимание». Трое из шести детей Маркса умерли в этот трудный голодный период, но у Маркса не было денег даже чтобы купить гроб для умершего малыша.

Этот период лондонской эмиграции был для Маркса очень тяжёлым. Когда он не смог оплатить съёмное жильё, хозяйка квартиры вызвала полицию, и на все его вещи, включая постельные принадлежности, одежду, — даже на детскую колыбель и игрушки был наложен арест. Напуганные дети забились в угол комнаты и тайком лили слёзы. Маркс ничего не смог поделать. Несмотря на дождь, он отправился искать новую квартиру, но не нашлось никого, кто приютил бы его семью. Тут пришли и хозяева аптеки, хлебной и молочной лавок, чтобы потребовать долги. Женни, жена Маркса, стоя перед кредиторами, не знала, что предпринять. В конце концов было решено продать кровать, чтобы выручить денег и покрыть долги. Но только они погрузили кровать на телегу, как вернулись полицейские: они сказали, что переносить мебель в тёмное время суток незаконно, и ложно обвинили Маркса в том, что он с семьёй хотят тайком скрыться от кредиторов.

Испытывал ли Маркс личную неприязнь к России? Испытывал. Он обычно очень обстоятельно изучал материалы, прежде чем писать свои статьи и книги. Русского языка он не знал, и потому пользовался западной литературой. Многие из них содержали недостоверные сведения и писались с явной предвзятостью. Поскольку Маркс не мог проверить их справедливость по русским источникам, то пользовался тем, что было. Очевидно, что он и сам проникся негативным отношением к России, прочитав в достаточном количестве, что писали на Западе о Русском государстве и его народе.

Была и другая причина. Маркс тяжело переживал неудачу революции в Европе в 1848 году. Ведь он научно, как ему казалось, обосновал неизбежность падения буржуазного строя и прихода коммунистического общества. Революцию должен был осуществить пролетариат в нескольких развитых странах под руководством профессиональных революционеров. Всё так и шло, революция вспыхнула в нескольких европейских странах: Италии, Франции, Австрии, германских государствах, и казалось, дело шло к победе, но правительства справились, и волнения подавили. Маркс, естественно, начал искать причины. Одной из них была Россия, которая ввела войска в Венгрию и подавила там восстание. Но сделала она это по просьбе законного правительства Австрийской империи, поскольку Венгрия решила выйти из империи и собрала армию в 200 тысяч штыков. У австрийцев было только около 80 тысяч, и по просьбе австрийского императора Фердинанда Николай I послал около 150 человек войска, что, в итоге, и решило дело в пользу Австрии.

Подавление революции в Венгрии нанесло чувствительный удар по всему революционному движению. Правительства европейских государств ввиду возможной русской помощи почувствовали себя увереннее и сумели принять меры для недопущения беспорядков в будущем. Если не считать России, в Европе не было социалистических революций, коммунизм не пришёл, и вся социалистическая деятельность Маркса оказалась бессмысленной.

Но в середине XIX века социалисты ещё верили в свои идеи. Маркс и Энгельс всегда рассматривали период европейской реакции 50-х годов лишь как временный этап, как передышку, дарованную историей старому буржуазному обществу. Глубоко убежденные в том, что торжество контрреволюции будет недолговечным, они даже в самые чёрные дни реакции не переставали верить в скорый прилив новой революционной волны в Европе. Одним из главных препятствий для революции в Европе они считали Российскую империю, которая может помочь другим правительствам. Разгром царизма, устранение его реакционного влияния на Европу Маркс и Энгельс считали важнейшей предпосылкой для победоносной европейской революции. Если разрушить Российскую империю, полагали социалисты, то со своей буржуазией они справятся сами.

Характерную органическую неприязнь к России, а точнее, к её правительству, поскольку российский народ в Европе никого не интересовал, можно видеть и из отрывка из написанной в 1888 году работы Энгельса «Роль насилия в истории» в её части, посвящённой Крымской войне: «И когда последняя, наспех собранная, кое-как снаряженная и нищенски снабжаемая продовольствием армия потеряла в пути около двух третей своего состава (в метелях гибли целые батальоны), а остатки её оказались не в силах прогнать неприятеля с русской земли, тогда надменный пустоголовый Николай жалким образом пал духом и отравился».

Маркс с большим сочувствием относился к разного рода сочинениям, которые доказывали какой-нибудь экзотический характер происхождения русского народа. В письме от 24 июня 1865 года он радостно сообщал Энгельсу: «По поводу Польши я с большим интересом прочитал сочинение Элиаса Реньо (того самого, который издал «Историю Дунайских княжеств») «Европейский вопрос, ошибочно называемый польским вопросом». Из этой книги видно, что догма Лапинского, будто великороссы не славяне, отстаивается господином Духинским (из Киева, профессор в Париже) самым серьёзным образом с лингвистической, исторической, этнографической и так далее точек зрения; он утверждает, что настоящие московиты, то есть жители бывшего Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны и так далее, как и расположенные дальше к востоку части России и её юго-восточные части. Из этой книги видно, во всяком случае, что дело очень беспокоило петербургский кабинет (ибо оно решительно положило бы конец панславизму). Всех русских ученых призвали писать ответы и возражения, но последние оказались на деле бесконечно слабыми. Аргумент о чистоте великорусского диалекта и его близости к церковно-славянскому в этих дебатах свидетельствовал больше как будто в пользу польской концепции, чем московитской. Во время последнего польского восстания Духинский получил от Национального правительства премию за свои «открытия». Было также доказано с геологической и гидрографической точек зрения, что к востоку от Днепра начинаются большие «азиатские» отличия, но сравнению с местами, лежащими к западу от него, и что Урал (это утверждал еще Мёрчисон [Р. И. Мёрчисон, Э. Вернёй, А. Кейзерлинг. «Геология европейской части России и Уральские горы»]) никоим образом не представляет границу. Выводы, к которым приходит Духинский: название Русь узурпировано московитами. Они не славяне и вообще не принадлежат к индо-германской расе, они незаконно вторгшиеся, которых требуется опять прогнать за Днепр и так далее. Панславизм в русском смысле, это - измышление кабинета и так далее. Я бы хотел, чтобы Духинский оказался прав и чтобы по крайней мере этот взгляд стал господствовать среди славян». Наверное, если бы кто-то доказал, что русские прилетели с Луны, Маркс был бы просто счастлив.

Российские социалисты, жившие, в основном, в западных странах, будучи и так противниками самодержавия, пропитывались западными настроениями неприязни к России. А под влиянием Маркса и Энгельса они своей главной задачей видели полное разрушение Российской империи. А что её жалеть, говорили они, вы почитайте Маркса, какое у неё гнусное прошлое и настоящее. Поэтому, когда в 1917 году из Европы и Северной Америки в Россию слетелись тучи социалистов, у них не было каких-либо моральных преград, чтобы разрушить страну. Ведь это в точности соответствовало идеям их учителей Маркса и Энгельса.

Лев Толстой о том, как заурядного литератора Шекспира сделали гениальным драматургом

Человек, живущий в России, с детства слышит о выдающихся представителях европейского искусства: писателях, поэтах, драматургах, художниках, композиторах. Он знает много десятков прославленных имён, даже если он не читал их произведений, не видел их картин, не слушал их музыки. Мало того, даже если ему и не нравятся эти романы, стихи, пьесы, картины, симфонии, он всё равно убеждён, что это выдающиеся произведения, а он просто не понимает всей их ценности. Почему так происходит? Потому, что вокруг все убеждены в исключительных достоинствах европейской культуры, все говорят о ней с восхищением, восторженно произнося имена, известные всему миру.

Но, с другой стороны, если кому-то не нравятся европейские шедевры, они кажутся ему скучными, непонятными, а то и просто слабыми в художественном смысле, то может ли он сомневаться в ценности этих шедевров, или же он должен просто признать себя малокультурным человеком? Скорее последнее, ведь все вокруг думают иначе, и прямо-таки млеют от восторга, упоминая то или иное знаменитое имя.

Если ваше мнение отличается от общепринятого, то вас могут одолевать сомнения в собственной правоте. Тут хорошо бы опереться на какого-нибудь авторитета. Но где взять такого авторитета, если общественное мнение в этом вопросе кажется совершенно единым. Но, оказывается, есть такой авторитет, даже авторитет из авторитетов, который к европейскому искусству относился весьма критически. Вот, прочтите следующий отрывок:

«Помню то удивление, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: "Короля Лира", "Ромео и Джульету", "Гамлета", "Макбета", я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. Недоумение моё усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех её формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны? Долго я не верил себе и в продолжение пятидесяти лет по нескольку раз принимался, проверяя себя, читать Шекспира во всех возможных видах: и по-русски, и по-английски, и по-немецки в переводе Шлегеля [немецкий поэт (1772-1829), теоретик йенского романтизма, поклонник Шекспира], как мне советовали; читал по нескольку раз и драмы, и комедии, и хроники и безошибочно испытывал всё то же: отвращение, скуку и недоумение. Сейчас, перед написанием этой статьи, 75-летним стариком, желая ещё раз проверить себя, я вновь прочёл всего Шекспира от "Лира", "Гамлета", "Отелло" до хроник Генрихов, "Троила и Крессиды", "Бури" и "Цимбелина", и с ещё большей силой испытал то же чувство, но уже не недоумения, а твёрдого, несомненного убеждения в том, что та непререкаемая слава великого, гениального писателя, которой пользуется Шекспир и которая заставляет писателей нашего времени подражать ему, а читателей и зрителей, извращая своё эстетическое и этическое понимание, отыскивать в нём несуществующее достоинство, есть великое зло, как и всякая неправда».

Это отрывок из статьи Льва Николаевича Толстого «О Шекспире и о драме», опубликованной в газете «Русское слово» в ноябре 1906 года. Статья писалась почти три года, с сентября 1903 года. Изначально она планировалась как краткое предисловие к статье американского литератора Эрнэста Кросби «Шекспир и рабочий класс». Толстой увлёкся этой темой, которая позволяла ему подвести итоги своих многолетних размышлений над творчеством Шекспира, и увидел, что работа над ней приобретает самостоятельное значение.

Побудительным мотивом написания статьи «О Шекспире и о драме» стали те сомнения, которые испытал Толстой вследствие своего полного несогласия с всеобщим поклонением английскому драматургу, и желание изложить свои выводы, к которым он пришёл, разбирая причины своего несогласия. По убеждению Толстого, Шекспир «не может быть признаваем не только великим, гениальным, но даже самым посредственным сочинителем». Лев Никлаевич подчёркивает в статье, что его отличное от общепринятого мнение основано не на случайном настроении, а есть результат многократных, в продолжении многих лет попыток согласовать свои взгляды с взглядами, установившимися среди образованных людей современного ему мира.

Для иллюстрации степени почитания английского сочинителя, Толстой приводит некоторые из восторженных отзывов.

«Шекспир не находит даже приблизительно себе равного ни у старых, ни у новых писателей».

«Поэтическая правда — наиболее блестящий цвет в короне шекспировских заслуг».

«Шекспир — величайший моралист всех времён».

«Шекспир обнаруживает такую разносторонность и такой объективизм, который выдвигает его за пределы времени и национальности».

«Шекспир есть величайший гений, какой только существовал до сих пор».

«Для создания трагедий, комедий, историй, идиллий, идиллической комедии, исторической идиллии, для самого цельного изображения, как и для самого мимолётного стихотворения, он — единственный человек. Он не только имеет неограниченную власть над нашим смехом и слезами, над всеми приёмами страсти, остроты, мысли и наблюдения, но и владеет неограниченной областью полного фантазии вымысла ужасающего и забавного характера, владеет проницательностью и в мире выдумок, и в мире реальном, а надо всем царит одна и та же правдивость характеров и природы и одинаковый дух человечности».

«Шекспиру название великого подходит само собой, если прибавить, что независимо от величия он сделался ещё реформатором всей литературы и, сверх того, выразил в своих произведениях не только явления жизни ему современные, но ещё пророчески угадал по носившимся в его времени лишь в зачаточном виде мыслям и взглядам то направление, какое общественный дух примет в будущем (чему поразительный пример мы видим в Гамлете), то можно безошибочно сказать, что Шекспир был не только великим, но и величайшим из всех когда-либо существовавших поэтов и что на арене поэтического творчества равным ему соперником была лишь та самая жизнь, которую он изобразил в своих произведениях».

После всех этих восторгов трудно усомнится в гениальности знаменитого английского драматурга. Но по мнению Толстого такие оценки являются не плодом здравого рассуждения, а следствием внушения. Чем ничтожнее, бессодержательнее явление, тем больше ему приписывается сверхъестественное, преувеличенное значение. Шекспир, оказывается, не просто хороший писатель, а величайший гений, учитель человечества. Беда здесь в том, что внушение всегда есть ложь, а всякая ложь есть зло. Толстой считает, что «внушение о том, что произведения Шекспира суть великие и гениальные произведения, представляющие верх как эстетического, так и этического совершенства, принесло и приносит великий вред людям. Вред этот проявляется двояко: во-первых, в падении драмы и замене этого важного орудия прогресса пустой, безнравственной забавой и, во-вторых, прямым развращением людей посредством выставления перед ними ложных образцов подражания».

Но в чём же слабость пьес Шекспира? Толстой в качестве примера рассмотрел «Короля Лира» — одну из наиболее восхваляемых драм. Он приводит несколько восторженных оценок, вот одна из них:

«Трагедия Лира заслуженно превозносится между драмами Шекспира, — говорит доктор Джонсон. — Может быть, нет ни одной драмы, которая бы так сильно приковывала к себе внимание, которая сильно волновала бы наши страсти и возбуждала наше любопытство».

Приведя эти и другие свидетельства, Толстой, взяв «Короля Лира», как образец лучших драм Шекспира, показывает, почему эта драма «не есть верх совершенства, как определяют её учёные критики, а есть нечто совершенно иное».

Коротко излагая содержание пьесы, Толстой обращает внимание на массу нелогичности и бессмысленности в словах и поступках персонажей. Пересказывая диалоги действующих лиц, он отмечает: «В таком роде идут продолжительные разговоры, вызывающие в зрителе и читателе ту тяжёлую неловкость, которую испытываешь при слушании несмешных шуток». Сама драма наполнена неестественными событиями и ещё более неестественными, не вытекающими из положения лиц, речами. Речи героев напыщенны до того, что трудно уловить их смысл.

Изложив содержпание пьесы, Толстой пишет: «Такова эта знаменитая пьеса. Как ни нелепа она представляется в моём пересказе, который я старался сделать как можно беспристрастнее, смело скажу, что в подлиннике она ещё много нелепее. Всякому человеку нашего времени, если бы он не находился под внушением того, что драма эта есть верх совершенства, достаточно бы было прочесть её до конца, если бы только у него достало на это терпения, чтобы убедиться в том, что это не только не верх совершенства, но очень плохое, неряшливо составленное произведение, которое если и могло быть для кого-нибудь интересно, для известной публики, в своё время, то среди нас не может вызывать ничего, кроме отвращения и скуки». Но это о «Короле Лире», а что с другими произведениями? «Точно такое же впечатление, — продолжает Толстой, — получит в наше время всякий свободный от внушения читатель и от всех других восхваляемых драм Шекспира».

Драмы и комедии Шекспира не только не представляют образцов драматического искусства, но не удовлетворяют признанными всеми требованиям искусства, и Толстой это доказывает.

В чём главный закон драмы? Действующие лица вследствие свойственных их характерам поступков и естественного хода событий, поставлены в такое положение, при котором, находясь в противоречии с окружающим миром, лица эти боролись бы с этим миром и в этой борьбе выражали бы присущие им свойства. Ход событий должен быть не надуманным, а естественным, и герои драмы должны поступать согласно, а не вопреки своему характеру.

В «Короле Лире» борьба персонажей с окружающим миром присутствует, но она не вытекает ни из естественного хода событий, ни из характеров действующих лиц, а совершенно произвольно устанавливается автором и потому не может производить на читателя сколь-нибудь сильного впечатления. Например, Лиру нет никакой надобности и повода отрекаться от власти, с чего и начинается вся интрига. И также нет никакого основания, прожив всю жизнь с дочерьми, верить речам старших из них и не верить правдивой речи младшей, а между тем на этом построена вся трагичность его положения. Подобных примеров совершенно противоестественного поведения героев можно привести ещё много (Толстой в своей статье их приводит).

Положения эти, в которые совершенно произвольно поставлены лица, так противоестественны, что читатель или зритель не может не только сочувствовать их страданиям, но даже не может интересоваться тем, что читает или видит. Это первое, пишет Толстой.

«Второе то, что все лица как этой, так и всех других драм Шекспира, живут, думают, говорят и поступают совершенно несоответственно времени и месту. Действие "Короля Лира" происходит за 800 лет до нашей эры, а между тем действующие лица находятся в условиях, возможных только в средние века: в драме действуют короли, герцоги, войска, и джентльмены, и доктора, и фермеры, и рыцари с забралом. Может быть, такие анахронизмы, которыми полны все драмы Шекспира, не вредили возможности иллюзии в XVI и начале XVII века, но в наше время [Толстой писал статью в начале XX века] уже невозможно следить за ходом событий, которые знаешь, что не могли совершаться в тех условиях, которые с подробностью описывает автор». Добавим, что в XXI веке, гораздо более критичном, чем во времена Толстого, эта временная несуразица особенно бросается в глаза, но шекспировские пьесы всё равно весьма уважаемы.

Мало того, что персонажи Шекспира не только поставлены в положения, не вытекающие из хода событий, не свойственные и времени и месту. У них к тому же просто нет своих характеров. Но что удивительно, общепринято мнение, что в драмах Шекспира особенно хорошо изображены характеры, что характеры Шекспира ярки, как характеры живых людей, и кроме того, что выражая свойства конкретного человека, они выражают и свойства человека вообще. Принято говорить, что характеры Шекспира есть верх совершенства. Толстого все эти утверждения удивляют, поскольку он видит совершенно другое.

«С самого начала при чтении какой бы то ни было драмы Шекспира я тотчас же с полной очевидностью убеждался, что у Шекспира отсутствует главное, если не единственное средство изображения характеров, "язык", то есть то, чтобы каждое лицо говорило своим, свойственным его характеру, языком. У Шекспира нет этого. Все лица Шекспира говорят не своим, а всегда одним и тем же шекспировским, вычурным, неестественным языком, которым не только не могли говорить изображаемые действующие лица, но никогда нигде не могли говорить никакие живые люди».

Но мало того, продолжает Толстой, что лица говорят так, как никогда не говорили и не могли говорить живые люди, они все страдают общим невоздержанием языка.

Влюблённые, готовящиеся к смерти, персонажи, сражающиеся и умирающие, говорят чрезвычайно много и неожиданно о совершенно не идущих к делу предметах, руководствуясь больше созвучиями и каламбурами, чем мыслями.

Говорят же все совершенно одинаково. Речи одного лица можно вложить в уста другого, и по характеру речи невозможно узнать того, кто говорит. Так что языка живых лиц, того языка, который в драме есть главное средство изображения характеров, нет у Шекспира.

Эти недостатки характерны не только для «Короля Лира». В письме Н.Н. Страхову от января 1896 года Толстой писал:

«На днях я, чтобы поверить своё суждение о Шекспире, смотрел "Короля Лира" и "Гамлета", и если во мне было хоть какое-нибудь сомнение в справедливости моего отвращения к Шекспиру, то сомнение это совсем исчезло. Какое грубое, безнравственное, пошлое и бессмысленное произведение — "Гамлет". Всё основано на языческой мести, цель одно — собрать как можно более эффектов, нет ни складу, ни ладу. Автор был так занят эффектами, что не позаботился даже о том, чтобы придать главному лицу какой-нибудь характер, и все решили, что это гениальное изображение бесхарактерного человека».

Таким образом, заключает Толстой, произведения Шекспира не отвечают требованиям драматического искусства. Тогда возникает естественный вопрос: откуда та великая слава, которой пользуются эти произведения?

Ответ Толстого является универсальным для подобных явлений, когда все начинают восторженно отзываться о человеке, который на самом деле является вполне заурядным. Он пишет:

«Объяснение этой удивительной славы есть только одно: слава эта есть одно из тех эпидемических внушений, которым всегда подвергались и подвергаются люди. Такие внушения всегда были и есть и во всех самых различных областях жизни. Яркими примерами таких значительных по своему значению и объёму внушений могут служить средневековые крестовые походы, не только взрослых, но и детей, и частые, поразительные своей бессмысленностью, эпидемические внушения, как вера в ведьм, в полезность пытки для узнания истины, отыскивание жизненного эликсира, философского камня или страсть к тюльпанам, ценимым в несколько тысяч гульденов за луковицу, охватившая Голландию. Такие неразумные внушения всегда были и есть во всех областях человеческой жизни: религиозной, философской, политической, экономической, научной, художественной, вообще литературной; и люди ясно видят безумие этих внушений только тогда, когда освобождаются от них.

До тех пор, пока они находятся под влиянием их, внушения эти кажутся им столь несомненными истинами, что они не считают нужным и возможным рассуждения о них. С развитием прессы эпидемии эти сделались особенно поразительными».

То, что дальше Толстой пишет о влиянии прессы, в наше время особенно усилилось с использованием Интернета. Количество умственных эпидемий и уровень их бессмысленности значительно увеличились. Под их влиянием европейские политики совершают поступки, которые, как говорится, на ровном месте делают благополучную и спокойную жизнь европейских народов неуверенной и беспокойной.

Рассуждения Толстого в настоящее время уже не кажутся оригинальными, что и понятно, поскольку они писались больше ста лет тому назад, и с тех пор эта истина уже до многих дошла. Но вот, что странно, суть и причины этих умственных эпидемий хорошо известны, а они не только не исчезают, а наоборот, становятся непрерывными, одна сменяет другую, а то и одновременно существуют сразу несколько. Анализ Толстого следует привести с практической целью: определить, как защищаться от таких эпидемий. Конечно, это делалось уже множество раз. Но здесь, как в случае с маленьким ребёнком: если ему сто раз сказать, чтобы мыл руки, то он, в конце-концов, хоть иногда начнёт это делать без напоминаний. Поясняя причины умственных эпидемий, Толстой продолжает:

«При развитии прессы сделалось то, что как скоро какое-нибудь явление, вследствие случайных обстоятельств, получает хотя сколько-нибудь выдающееся против других значение, так органы прессы тотчас же заявляют об этом значении. Как скоро же пресса выдвинула значение явление, публика обращает на него ещё большее внимание. Внимание прессы побуждает прессу внимательнее и подробнее рассматривать явление. Интерес публики ещё увеличивается, и органы прессы, конкурируя между собой, отвечают требованиям публики.

Публика ещё больше интересуется; пресса приписывает ещё большее значение. Так что важность события, как снежный ком, вырастая всё больше и больше, получает совершенно несвойственную своему значению оценку, и эта-то преувеличенная, часто до безумия, оценка удерживается до тех пор, пока мировоззрение руководителей прессы и публики остаётся то же самое».

Толстой приводит примеры, когда те или иные авторы становятся на какое-то время крайне популярны, а затем о них забывают. Но ведь случай с Шекспиром — какой-то особенный:

«Но бывает и то, что такие наваждения, возникнув вследствие особенных, случайно выгодных для их утверждения, причин, до такой степени соответствует распространённому в обществе и в особенности в литературных кругах мировоззрению, что держаться чрезвычайно долго. Ещё во времена Рима было замечено, что у книг есть свои и часто очень странные судьбы: неуспеха, несмотря на высокие достоинства их, и огромного, незаслуженного успеха, несмотря на их ничтожество. И было высказано изречение: судьбы книги зависят от понимания тех людей, которые их читают. Таково было соответствие произведений Шекспира мировоззрению людей, среди которых возникла эта слава».

Возникает естественный вопрос: кто же вытащил пьесы Шекспира на всемирный уровень? До конца XVIII века Шекспир не только не имел в Англии особенной славы, но ценился ниже других современных ему драматургов. Слава эта началась, как ни странно, в Германии, а оттуда уже перешла в Англию. Произошло это, как объясняет Толстой, по следующим причинам.

Искусство, в особенности драматическое искусство, требующее для себя больших приготовлений и затрат труда, всегда было религиозное, то есть имело целью вызвать в людях понимания того отношения к Богу, которого достигли в своё время передовые люди того общества, в котором проявлялось искусство.

Так было у всех народов: египтян, индусов, китайцев, греков. И всегда происходило так, что постепенно искусство всё более и более уклонялось от своей первоначальной цели (при которой оно могло считаться важным делом — почти богослужением) и вместо религиозного служения задавалось не религиозными, а мирскими целями удовлетворения требованиям толпы или сильных мира сего, то есть целям развлечения и увеселения.

Так произошло и в христианских странах. Первые проявления христианского искусства были богослужения в храмах: совершение таинств и самое обычное — литургия. Затем появились мистерии, изображавшие те события, которые считались самыми важными в религиозном миросозерцании. С XIII-XIV веков центр тяжести христианского учения стал всё более и более переноситься из поклонения Христу как Богу на понимание Его учения и следование ему. Формы мистерий, изображавшие внешние христианские явления, стали недостаточны и потребовались новые формы. Появились драматические произведения, в которых действующие лицами стали олицетворениями христианских добродетелей и противоположных им пороков.

Новое драматическое искусство стало терять своё религиозное основание особенно на фоне нарастающего недоверия к деятельности Римской католической Церкви и возглавляющих её папам, и стало всё более отклоняться от своего первоначального высокого предназначения. Вместо служения Богу оно стало служить толпе. Этому способствовало и то, что в XV веке после взятия турками Константинополя и изгнания арабов в Иберийского полуострова в Европу хлынул поток рукописей греческих мыслителей, поэтов и драматургов, ранее европейцам неизвестных. К тому времени в Европе ещё не выработали ясной, соответствующей новому формирующемуся христианскому мировоззрению, как учению о жизни, формы драматического искусства, и потому, признавая недостаточной прежнюю форму с ясной моралью, стали подражать привлекательным по своему изяществу и новизне вновь открытым греческим образцам. А образцы эти были языческие. Нужно ещё и учитывать, что греческая культура доминировала в Римской империи, а для потомков германских варваров Рим был идеалом, к которому они всегда стремились.

Но драматическими произведениями преимущественно могли наслаждаться в те времена только сильные мира сего: короли, принцы, князья, придворные — люди, наименее религиозные, и не только совершенно равнодушные к вопросам религии, но большей частью совершенно развращённые. Поэтому, удовлетворяя требованиям своей публики, драма XV, XVI и XVII веков уже совершенно отказалась от всякого религиозного содержания. В результате драма, имевшая прежде высокое религиозное назначение и только при этом условии могущая занимать важное место в жизни человечества, стала, как во времена Рима, зрелищем, забавой, развлечением. Но была одна существенная разница: в Риме зрелища были всенародными, а в христианском мире средних веков это были зрелища, преимущественно предназначенные для развращённых королей и высших сословий. Такова была драма испанская, английская, итальянская и французская. Таким образом, целью искусства стало служение не всему народу, а только его небольшой избранной части. Соответственно вкусам этой части и создавались драмы, живописные полотна и музыкальные произведения. Стоит отметить, что такое положение сохранилось и до наших дней. Простой народ может ходить в театры, на симфонические концерты, выставки художников, смотреть и слушать всё это. Но это создаётся не для него, а для избранной кучки народа, скромно именующей себя «истинными ценителями».

Средневековые драмы, сочинявшиеся в странах Западной Европы преимущественно по древним греческим образцам из поэм, легенд и жизнеописаний, естественно отражали на себе характеры национальностей: в Италии преимущественно выработалась комедия со смешными положениями и лицами. В Испании процветала светская драма со сложными завязками и древними, историческими героями. Особенностью английской драмы были грубые эффекты происходивших на сцене убийств, казней, сражений и народные комические интермедии — небольшие пьесы или сцены, обычно комического характера, разыгрываемые между действиями основной пьесы.

Ни итальянская, ни испанская, ни английская драмы не имели европейской известности, а все они пользовались успехом только в своих странах. Всеобщею известностью, благодаря изяществу своего языка и талантливости писателей, пользовалась только французская драма, отличавшаяся строгим следованиям греческим образцам.

Это продолжалось до конца XVIII века, и затем, благодаря Германии, всё изменилось. В этой стране, не имевшей даже посредственных драматических писателей, все образованные люди, вместе с Фридрихом Великим, преклонялись перед французской псевдоклассической драмой (в том числе и княжна Софиия Авгу́ста Фредериика Ангальт-Цеербстская, будущая императрица Екатерина II). В это время в Германии появился кружок образованных, талантливых писателей и поэтов, которые, чувствуя фальшь и холодность французской драмы, стали искать новой, более свободной драматической формы. Это литературное движение получило название «Буря и натиск» («Sturm und Drang») и охватывало период с 1767 по 1785 годы. Его основателем был Гёте, практически все участники были моложе 30 лет. Они отказались от культа разума, свойственного классицизму эпохи Просвещения, в пользу не стеснённого правилами творчества, предельной эмоциональности и описания крайних проявлений индивидуализма.

Люди этого кружка, как и все люди высших сословий Западной Европы того времени, находились под обаянием и влиянием греческих памятников и, будучи совершенно равнодушны к вопросам религиозным, полагали, что если греческая драма, изображая бедствия, и страдания, и борьбу своих героев, представляет высший образец драмы, то и для драмы в современном им христианском мире такое изображение страданий и борьбы героев будет вполне пригодным и интересным, если только откинуть узкие требования псевдоклассицизма. Люди эти, не понимая того, что для греков борьба и страдания их героев имели религиозное значение и без богов ни одна пьеса не обходилась, вообразили себе, что из греческих правил достаточно только откинуть стеснительные законы трёх единств. Эти законы, которых придерживались драмы классицизма, шли ещё от «Поэтики» Аристотеля и заключались в следующем:

1. Единство действия — пьеса должна иметь один главный сюжет, второстепенные сюжеты сводятся к минимуму.

2. Единство места — действие не переносится в пространстве, площадка, ограниченная сценой, соответствует в пространстве пьесы одному и тому же месту.

3. Единство времени — действие пьесы должно занимать (в реальности, предполагаемой произведением) не более 24 часов.

Сторонники «Бури и натиска» полагали, что отбросив эти законы и не вложив в драму никакого религиозного содержания, она будет иметь достаточную силу как в изображении различных моментов жизни исторических деятелей, так и сильных человеческих страстей. Такая точно драма существовала в то время у родственного немцам английского народа, и, узнав её, германцы решили, что именно такой и должна быть драма нового времени.

Шекспировскую же драму они избрали из всех других английских драм, нимало не уступавших и даже превосходящих драму Шекспира, по тому мастерству ведения сцен, которое составляло особенность Шекспира.

Гёте, возглавлявший движение «Бури и натиска», был в то время диктатором общественного мнения в вопросах эстетики, а Веймар, где он жил (и позже поселился Шиллер), был культурной столицей Европы. И вот Гёте, вследствие отчасти желания разрушить обаяние ложного французского искусства, отчасти вследствие желания дать больший простор своей драматической деятельности, главное же вследствие совпадения своего миросозерцания с миросозерцанием Шекспира, провозгласил последнего великим поэтом. После провозглашения такого авторитетного мнения множество критиков стали отыскивать в Шекспире несуществующие красоты и восхвалять их. Люди эти, в основном немцы, большей частью совершенно лишённые эстетического чувства, но веря на слово авторитету, признавшего Шекспира великим драматургом, стали восхвалять подряд все его творения, особенно выделяя такие места, которые поражали их эффектами или выражали мысли, соответствующие их мировоззрению, воображая себе, что эти-то эффекты и эти мысли и составляют сущность того, что называется искусством.

Для убедительности своего восхваления они составили такую теорию эстетики, что какая-то мораль совсем не нужна для произведения искусства вообще и драмы в особенности, что для внутреннего содержания драмы совершенно достаточно изображения страстей и характеров людских, что искусство должно быть объективно, то есть изображать события совершенно не зависимо от оценки доброго и злого. А так как эти теории были составлены по Шекспиру, то, естественно, выходило то, что произведения Шекспира вполне отвечали этим теориям и потому были верхом совершенства. Вот эти-то люди и были главными виновниками славы Шекспира. Публика всё больше и больше интересовалась Шекспиром, а критики всё более и более разъясняли, то есть запутывали и восхваляли.

Таким образом, резюмирует Толстой, первая причина славы Шекспира была та, что немцам надо было противопоставить надоевший им и действительно скучной, холодной французской драме более живую и свободную. Вторая причина была та, что молодым немецким писателям нужен был образец для писания своих драм. Третья и главная причина была деятельность лишённых эстетического чувства учёных и усердных эстетических немецких критиков, составивших теорию объективного искусства, то есть сознательно отрицающую моральное содержание драмы.

Когда драма была серьёзным делом, то считалось, что писать драму может только тот, кому есть, что сказать людям, и сказать что-то важное для людей в отношении человека к окружающему миру, ко всем вечному. Когда же благодаря немецким теориям об объективном искусстве установилось понятие о том, что для драмы это совершенно не нужно, то очевидно, что писатель, как Шекспир, не установивший в своей душе соответствующих времени понятий о том, что такое хорошо, и что такое плохо, но нагромождающий в своих драмах всевозможные события, ужасы, шутовства, рассуждения и эффекты, представлялся гениальнейшим драматическим писателем.

Но это всё внешние причины, приходит к выводу Толстой. Основная же, внутренняя причина славы Шекспира в том, что драмы его соответствовали тому безнравственному настроению людей высшего сословия нашего мира.

Так как же возникла слава Шекспира? Ряд случайностей сделал то, что Гёте, в начале XVIII века бывший диктатором философского мышления и эстетических законов, похвалил Шекспира, критики подхватили эту похвалу и стали писать свои длинные, туманные, квазиучёные статьи, и в результате образованная европейская публика стала восхищаться Шекспиром. Критики, отвечая на интересы публики, соревнуясь между собой, стали писать новые и новые статьи о Шекспире, читатели же и зрители ещё больше утверждались в своём восхищении, и слава Шекспира, как снежный ком, росла и росла и доросла до того безумного восхваления, которое, очевидно, не имеет никакого основания, кроме внушения.

«Когда же было решено, — продолжает Толстой, — что верх совершенства есть драма Шекспира и что нужно писать также, как он, без всякого нравственного общечеловеческого содержания, то и все писатели драм стали, подражая ему, составлять те бессодержательные драмы, каковы драмы Гёте, Шиллера, у нас Пушкина, хроники Островского, Алексея Толстого, и бесконечное количество других более или менее известных драматических произведений, наполняющих все театры и изготовляемые подряд всеми людьми, которым только приходит в голову мысль и желание писать драму».

Чрезмерное восхваление Шекспира, по мнению Толстого, имеет два отрицательных последствия. Драма в наше время — это словно когда-то великий человек, дошедший до последней ступени низости и вместе с тем продолжающий гордиться своим прошедшим, от которого уже ничего не осталось. Публика же нашего времени подобна тем людям, которые безжалостно потешаются над этим дошедшим до последней степени низости когда-то великого человека. Таково одно вредное влияние эпидемического внушения о величии Шекспира.

Другое вредное влияние такого восхваления — это выставление перед людьми ложного образца для подражания. Ведь если бы про Шекспира писали, что он для своего времени был хороший сочинитель, что он недурно владел стихом, был умный актёр и хороший режиссёр, если бы оценка эта была хотя бы неверная и несколько преувеличенная, но была бы умеренная, люди молодых поколений могли бы оставаться свободными от влияния шекспиромании. Но когда всякому вступающему в жизнь молодому человеку в наше время представляется как образец нравственного совершенства не нравственные учителя человечества, а прежде всего Шекспир, про которого решено и передаётся, как непререкаемая истина, учёными людьми от поколения к поколению, что это величайший поэт и величайший учитель мира, то не может молодой человек остаться свободным от этого вредного влияния.

Когда такой молодой человек читает или слушает Шекспира, вопрос для него уже не в том, чтобы оценить то, что он читает — оценка уже сделана. Вопрос не в том, хорош или дурен Шекспир, вопрос только в том, в чём та необыкновенная и эстетическая и этическая красота, о которой внушено ему высокообразованными, уважаемыми им людьми, и которых он сам не видит и не чувствует. И он, делая усилие над собой и извращая своё эстетическое и этическое чувство, старается согласиться с господствующим мнением. Он уже не верит себе, а тому, что говорят, что говорят учёные, уважаемые им люди. Читая же критические разборы драм и комментария к ним, ему начинает казаться, что он испытывает нечто подобное художественному впечатлению. И чем дольше это продолжается, тем более извращается его эстетическое и этическое чувство. Он перестаёт уже непосредственно и ясно отличать истинно художественное от искусственного подражания художеству.

Главное же то, что, усвоив то безнравственное миросозерцание, которое проникает все произведения Шекспира, он теряет способность различения доброго от этого. И ложь возвеличения ничтожного, не художественного и не только не нравственного, но прямо безнравственного писателя делает своё губительное дело. Наступает помутнение разума, которое Толстой описывает на примерах:

«Много раз в продолжении моей жизни мне приходилось рассуждать о Шекспире с хвалителями его, не только с людьми, мало чуткими к поэзии, но с людьми, живо чувствующими поэтические красоты, как Тургенев, Фет и др., и всякий раз я встречал одно и то же отношение к моему несогласию с восхвалением Шекспира.

Они не возражали, когда я указывал на недостатки Шекспира, но только соболезновали о моём непонимании и внушали мне необходимость признать необычайное, сверхъестественное величие Шекспира, и мне не объясняли, в чём состоят красоты Шекспира, а только неопределённо и преувеличенно восторгались всем Шекспиром, восхваляя некоторые излюбленные места: расстёгивание пуговиц короля Лира, лганье Фальстафа, несмываемые пятна леди Макбет, обращение Гамлета к тени отца, сорок тысяч братьев, нет в мире виноватых и т.п.

"Откройте, — говорил я таким хвалителям, — где хотите или где придётся Шекспира, — и вы увидите, что не найдёте никогда подряд десять строчек понятных, естественных, свойственных лицу, которое их говорит, и производящих художественное впечатление" (опыт это может сделать всякий). И хвалители Шекспира открывали наугад или по своему указанию места из драм Шекспира и, не обращая никакого внимания на мои замечания, почему выбранные десять строчек не отвечали самым первым требованиям эстетики и здравого смысла, восхищались тем самым, что мне казалось нелепым, непонятным, антихудожественным».

В России считают, то задача искусства — сеять разумное, доброе, вечное. На Западе отношение другое: искусство — это мягкая сила. Как возникло такое представление? Потомки германских варварских племён основали некогда нынешние государства Западной Европы. Первая германская империя — Карла Великого — сделало агрессию своей главной целью. Император Карл объявил себя распространителем единственно правильной веры — христианства, которое он стал насаждать железом и кровью. Образовавшиеся после распада империи Карла государства — нынешние Германия, Франция, Италия, Бельгия, Нидерланды, Австрия и ряд других небольших — продолжили дело Карла и вели бесконечные войны на востоке против языческих и православных народов, на юге — против мусульман. Затем начались завоевания в Африке, Америке, Азии. Вначале это обосновывалось распространением христианства, затем превосходством белой расы, потом преимуществом цивилизованных стран, и в нынешнее время — необходимостью распространения демократии. Воевать, завоёвывать и покорять — было главной сущностью Запада. После Второй мировой войны идеология европейцев изменилась. Воевать после двух разрушительных войн уже не хотелось, да и возможностей стало намного меньше. Многие прежде слабые в военном отношении государства усилились, и вступать в военное единоборство с ними для Европы стало опасно. Но поскольку вся внешняя политика западных стран строилась на силе и отказаться от этого было невозможно, возникла новая идея — мягкая сила, что означало преимущества в области материальной и духовной культуры над другими странами.

Нужно было всячески доказывать, что организация жизни в западных странах — наилучшее, что искусство — самое развитое. Поэтому остальным странам следует перестраивать свою жизнь на западный лад под руководством западных стран, другими словами, идти к ним в подчинение, прежде всего духовное.

Особенный упор делался на искусство. Всячески доказывалось, что европейские живописцы — самые талантливые, также, как европейские сочинители музыки, литераторы и архитекторы. Россия, которая после Петра Великого считала всё европейское как самое передовое, во всём подражала Европе. Не вся Россия, конечно, а только её верхние слои, поскольку простому народу до Европы не было дела.

Но всё ли, что из европейской духовной жизни принято считать шедеврами, действительно представляет художественную ценность? Далеко не всё. Ценность произведений европейского искусства в большей степени определялось ценностью в прямом смысле, то есть тем, сколько денег можно было на этом заработать.

Расцвет живописи в Европе начался в XV веке, когда в Северной Италии появилось много богатых людей. Желая блеснуть своим достатком, они строили красиво выглядевшие храмы. Стены и потолки расписывались на библейские темы. Некоторые художники изображали отдельных святых и персонажей, их окружавших, с лицами своих заказчиков. Тем это понравилось. Появилось новое направление — рисование портретов, но уже не на фресках, а как отдельные картины, которые можно было повесить на стену. Художники очень старались, портреты заказчикам нравились и они хорошо платили. Если раньше живопись была исключительно религиозного содержания, то теперь появилось и светское направление.

После взятия Константинополя турками значительное количество греков перебралось в Северную Италию, с которой у Византии были вековые и прочные связи. Они привезли с собой и множество рукописей, из которых итальянские художники узнали о золотом сечении и правилах перспективы. Если вы одно дерево нарисуете большим, а другое маленьким, то создастся впечатление, что маленькое дерево стоит дальше от нас, чем большое. Появилась возможность создавать объёмные картины, которые выглядели не двумерными, как прежде, а трёхмерными. Теперь можно было рисовать красивые пейзажи и бытовые сцены, которые выглядели примерно также, как мы видим их в реальности. Такие картины хорошо покупались как украшение стен. Художники, хоть и не все, но многие, получили возможность неплохо зарабатывать.

После смерти владельцев картин наследники думали, что с картинами делать дальше. Некоторые были ненужны и хорошо было бы от них избавиться. Но за картины были уплачены деньги, поэтому жалко было их просто дарить. Их стали продавать, и тут быстро выяснилось, что если художник был известен и его работы ценились, то картины можно было продать дороже. Таким образом, на живописи можно было зарабатывать деньги, но только на картинах известных художниках. А как сделать его известным? А тут и газеты появились и в них стали печатать статьи, прославляющие того или иного художника.

Живопись стала, как принято говорить на Западе, бизнесом. Художник получает деньги, когда продаёт картину. Другой человек, владелец картинной галереи, перепродаёт их с хорошей прибылью. Критики пишут хвалебные статьи о художнике и получают за них гонорар. Издатель издаёт книги об известном мастере, которые охотно покупают, и он вместе с продавцом книг получает доход. Чем известнее художник, тем больше денег на нём можно заработать. Главным становится именно известность, талант — дело менее важное. Если вы будете расхваливать, скажем Рембранта, и ничего не будете говорить о, скажем, Снелисе, то первый будет считаться талантом, а второй — нет, хотя в действительности могло быть наоборот.

Точно также источником дохода стали произведения музыкантов, литераторов, скульпторов и других работников искусства. Таким образом, был создан список выдающихся мастеров, их имена повторяли каждый день, люди это постоянно слышали и верили этому, даже если они сами и не видели этих картин, не слушали этой музыки, не читали этих драм.

В России начиная с XVIII века Европа была законодателем общественного мнения. Что ценилось там, ценилось и среди русского высшего слоя. Если в Европе Шекспир именовался гением драмы, то и в России так думали, даже не пытаясь критически разобрать, как он пишет. А если безудержно восхвалялись слабые живописные, литературные и музыкальные произведения, то это портило художественный вкус и понимание прекрасного у российской публики. Ясно осознавая это, Толстой и написал в конце своей статьи:

«Поэтому-то я и думаю, что чем скорее люди освободятся от ложного восхваления Шекспира, тем это будет лучше. Во-первых, потому, что, освободившись от этой лжи, люди должны будут понять, что драма, не имеющая в своей основе нравственного начала, есть не только не важное, хорошее дело, как это думают теперь, но самое пошлое и презренное дело. А поняв это, должны будут искать и вырабатывать ту новую форму современной драмы, той драмы, которая будет служить уяснением и утверждением в людях высшей ступени религиозного сознания; а во-вторых, потому, что люди, освободившись от этого гипноза, поймут, что ничтожные и безнравственные произведения Шекспира и его подражателей, имеющие целью только развлечение и забаву зрителей, никак не могут быть учителями жизни и что учение о жизни, покуда нет настоящей нравственной драмы, надо искать в других источниках».

Стоит отметить, что из знаменитых иностранных драматургов Толстой критически относился не только к Шекспиру, но и, например, к норвежцу Генрику Ибсену:

«Его драмы я тоже читал, и его поэма "Бранд", которую я имел терпение прочесть, все выдуманы, фальшивы и даже очень дурно написаны в том смысле, что все характеры не верны и не выдержаны. Репутация его в Европе доказывает только страшную бедность творческой силы в Европе» (Из письма П.Г.Ганзену от 14.09.1891 г.).

Как европейские художники искажали понятие красоты

Не только Лев Толстой считал, что чрезмерное увлечение западным искусством портит эстетический вкус русского человека. Другой замечательный писатель, Иван Ефремов, указывал, что у многих европейских художников выработалось искажённое представление о человеческой красоте, и это искажённое представление они распространяли через свои картины. Но в таком случае неизбежно возникает вопрос: а в чём заключается правильное понимание человеческой красоты и как его искажали европейские живописцы? Ответ — в следующем отрывке:

«Каковы общие отправные точки нашего заключения: этот человек красив? Блестящая гладкая и плотная кожа, густые волосы, ясные, чистые глаза, яркие губы. Но ведь это прямые показатели общего здоровья, хорошего обмена веществ, отличной жизнедеятельности. Красивая прямая осанка, распрямлённые плечи, внимательный взгляд, высокая посадка головы — мы называем её твёрдой. Это признак активности, энергии, хорошо развитого и находящегося в постоянном действии или тренировке тела — алертности, как сказали бы физиологи. Недаром актёров, особенно киноактрис, танцовщиц, манекенщиц — всех, для кого важно их женское или мужское очарование, специально обучают ходить, стоять или сидеть в алертной, в просторечии скажем — подтянутой, позе. Недаром военные выгодно отличаются от нас, штатских, не спортсменов, своей подтянутостью, быстротой движений. Скажу больше. Обращали ли вы внимание, в каких позах животные — собака, лошади, кошки — становятся особенно красивы? В моменты высшей алертности, когда животное высоко поднимается на передних ногах, настораживает уши, напрягает мускулы. Почему? Потому, что в такие моменты наиболее резко выступают признаки активной жизни тела! Неспроста древние греки считали удачными изображения своих богов лишь в том случае, если ваятелю удавался энтазис — то серьёзное, внимательное, напряжённо выражение — основной признак божества…

Итак, тугая пружина энергии, скрученная нелёгкими условиями жизни, в живом теле человека воспринимается нами как прекрасное, привлекает нас...

Но это лишь первая ступень красоты, хотя и основная. Пойдём дальше. Что, безусловно, красиво у человека вне всяких наслоений индивидуальных вкусов, культуры или исключительно расовых отклонение? Скажем, большие глаза, и притом широко расставленные, не слишком выпуклые и не чересчур впалые. Чем больше глаза, тем больше поверхность сетчатки, чем лучше зрение. Чем шире расставлены глаза, тем больше стереоскопичность зрения, глубина планов. Насколько ценилась испокон веков широкая расстановка глаз, показывает очень древний миф о красавице, дочери финикийского царя Европе. Её имя по-древнегречески означает или «широколицая» («широковзорая») или «широкоглазая».

Положение глаз в глазных впадинах говорит о состоянии окружающих тканей и точности гормональной регулировки организма: очевидно, что среднее их положение во впадинах — наилучшее. Красивы ровные, плотно посаженные зубы, изогнутые правильной дугой, — такая зубная дуга отличается наибольшей механической прочностью при разгрызании твёрдой растительной пищи или сырого мяса. Красивы длинные ресницы — они лучше защищают глаз. Нам кажутся они изящнее, если изогнуты кверху, — ощущение верно, потому что отогнутые вверх кончики не дают ресницам слипаться или смерзаться.

Анатомическое чутьё, заложенное в нас, очень тонко. Подсознательно мы сразу отличаем и воспринимаем как красоту черты, противоположные для разных полов, никогда не ошибаемся, какому из полов что нужно. Выпуклые, сильно выступающие под кожей мышцы красивы для мужчин, но для женщины мы это не считаем достоинством. Почему? Да потому, что нормально сложенная здоровая женщина всегда имеет более развитый жировой слой, чем мужчина. Это хорошо известно, но так ли уж всем понятно, что не более как резервный месячный запас пищи на случай внезапного голода, когда женщина вынашивает или кормит ребёнка? Попутно заметьте, где на теле женщины располагаются эти подкожные пищевые запасы? В нижней части живота и области вокруг таза — следовательно, эта резервная пища одновременно служит тепловой и противоударной изоляцией для носимого в чреве ребёнка. И в то же время это подкожный слой создаёт мягкие линии женского тела — самого прекрасного создания природы.

Вот пример. Стройная длинная шея немало прибавляет к красоте женщины, но у мужчины она воспринимается вовсе не так — скорее как нечто слегка болезненное. Шея мужчины должна быть некой средней длины и достаточно толстой для прочной поддержки головы в бою, для несения тяжести. Женщина по своей древней природе — страж, а её длинная шея даёт большую гибкость, быстроту движений головы, — снова эстетическое чувство совпадает с целесообразностью. Наконец, одна из главных противоположностей полов — широкие бёдра прямо безобразны у мужчины и составляют одну из наиболее красивых черт женского тела…

В истории человечества было немало периодов, когда здоровые идеалы красоты временно заменялись нездоровыми. Подчёркиваю: я имею в виду только здоровый идеал, канон, называйте его как хотите, — в природе иного быть не могло. Да и во всех культурах в эпоху их наибольшего расцвета и благоденствия идеалом красоты было здоровое, может быть, с нашей современной точки зрения, и чересчур здоровое тело. Таковы, например, женщины, которых породили матриархатные общества Крита и протоиндийской, дравидийской цивилизации, древняя и средневековая Индия.

Интересно, что у нас в Европе в средние века художники, впервые изображавшие обнажённое тело, писали женщин-рахитичек с резко выраженными признаками этой болезни: вытянуто-высоких, узкобёдрых, малогрудых, с отвислыми животами и выпуклыми лбами. И немудрено- им служили моделями запертые в феодальных городах женщины, почти не видевшие солнца, лишенные достаточного количества витаминов в пище. Поредевшие волосы и частое облысение, отодвигание назад границы волос на лбу даже вызывало моду, продержавшуюся более двух столетий. Стараясь походить на самую рахитичную городскую аристократию, женщины выбривали себе волосы надо лбом. Они все одинаковы, эти патологические, трагические фигуры Ев, «святых» Ариадн и богинь пятнадцатого века на картинах Ван Эйка [о котором часто пишут «непревзойдённый мастер портретов»], Бурдиньона, Ван Геса, де Лимбурга, Мемлинга, Иеронима Босха, Дюрера, Луки Кранаха, Николая Дейтша и многих других. Ранние итальянцы, вроде Джотто и Беллини, писали своих красавиц в кавычках с таких же моделей, и даже великий Сандро Боттичелли взял моделью своей Венеры типичную горожанку — рахитичную и туберкулёзную. Позднее итальянцы обратились к моделям, происходивших из сельских или приморских здоровых местностей…

Насколько глубоко непонимание истинно прекрасного, можно видеть в известном стихотворении Дмитрия Кедрина «Красота»:

Эти гордые лбы винчианских мадонн
Я встречал не однажды у русских крестьянок

Загипнотизированный авторитетом великих мастеров Возрождения, наш поэт считает выпуклые, рахитичные лбы «гордыми». Находя из у заморённых работой и голодом русских женщин прошлого, что в общем-то вполне естественно для плохих условий жизни, он проводил знак равенства между мадоннами и ими. А по-нашему, врачебному, чем меньше будет таких «мадонн», тем лучше.

В нашем веке [в ХХ веке] начинается возвращение к этим канонам — ярко выраженные рахитички составляют темы живописаний Мунка, Матисса, Пикассо, Ван Донгена и иже с ними. Мода современности ведёт к признанию красоты в удлинённом, как бы вытянутом теле человека, особенно женщины, — явно городском, слабом, не приспособленном к физической работе, успешному деторождению и обладающем малыми резервными сил. И опять появляются «гордые» рахитичные лбы, непомерно высокие от отступающих назад жидковатых волос, некрасиво выпуклые, с вогнутой, вдавленной под лом переносицей. И опять идеальный женский рост в 157-160 сантиметров сменяется «городским» в 170-175» (И.Ефремов «Лезвие бритвы», 1963 год).

Россия — это не Европа

Отношение к России всегда было довольно своеобразное. На Западе периодически заявляют, что Россия — часть Европы, и европейские страны в нас нуждаются. Особенно ярко проявлялось это в XIX веке: «Европа нуждается в нас – да, действительно нуждалась, например, Австрия при Елизавете в русской крови и в русских штыках, чтобы спастись от штыков прусских; позднее нуждалась Пруссия в России, чтобы спастись от Наполеона; затем и Англия прибегала к той же помощи против того же врага, задумавшего континентальную систему; наконец, Австрия опять ощутила крайнюю нужду в России, когда венгры наступили ей на горло; сколько услуг, сколько оказанной помощи! Но вот что замечательно и чего бы не следовало забывать: вздумалось, наконец, России сделать что-нибудь для самой себя, а не для других, поступить хоть один раз в духе своей исторической политики, именно в вопросе Восточном, и в тот же день сложилась против нее общеевропейская коалиция» (Самарин Н.Ф., «По поводу мнения "Русского Вестника" о занятиях философиею, о народных началах и об отношении их к цивилизации»).

Так ведь то же самое повторилось в XX веке. Едва мы ценой колоссальных жертв свалили Гитлера, как тут же под главенством англо-саксов против вновь сложилась коалиция. «Союзные державы расходятся между собою в точках отправления и в самых существенных своих интересах; но они сходятся в одном — в желании всякого зла России, и это одно поддерживает самый искусственный из всех, когда-либо бывших союзов». Это не про НАТО, это Самарин писал о том союзе, который развязал Крымскую войну, но ведь так актуально и для наших дней, для XXI века.

На первый взгляд, в культурном плане мы с европейцами схожи. Поскольку мы очень много взяли из Европы, то у нас с ней одна наука, одна литература, живопись, театр. Законодательные системы отличаются незначительно, конституции везде одинаково либеральные. Но если взять психологию, то здесь отличия очевидны, и тому есть несколько причин: разная история, разное географическое положение, разная вера, некоторая разница в представлении о моральных и духовных ценностях. Историк и правовед Кавелин описал разницу в развитии России и Европы в очерке «Взгляд на юридический быт древней России»: «Все некогда обширные и сильные государства, основанные славянами, пали. Одна Россия, государство тоже славянское, создалась так крепко и прочно, что вынесла все внешние и внутренние бури, и из каждой выходила как будто с новыми силами. Её судьба – совсем особенная, исключительная в славянском мире, отчасти истреблённом, отчасти порабощённом и угнетённом в прочих его отраслях. Это делает её явлением совершенно новым, небывалым в истории...Удивительное дело! На одном материке, разделённые несколькими народами, Европа и Россия прожили много веков, чуждаясь друг друга, как будто с умыслом избегая всякого близкого соприкосновения. Европа о нас ничего не знала и знать не хотела; мы ничего не хотели знать об Европе. Были встречи, но редкие, какие-то официальные, недоверчивые, слишком натянутые, чтоб произвести действительное сближение. Ещё и теперь, когда многое переменилось, Европа больше знает какие-нибудь Караибские острова, чем Россию [напоминаем, очерк написан в 1846 году]. Есть что-то странное, загадочное в этом факте...В истории – ни одной черты сходной и много противоположных. В Европе дружинное начало создает феодальные государства; у нас дружинное начало создает удельное государство. Отношение между феодальной и удельной системой – как товарищества к семье. В Европе сословия – у нас нет сословий; в Европе аристократия – у нас нет аристократии; там особенное устройство городов и среднее сословие – у нас одинаковое устройство городов и сёл и нет среднего, как нет и других сословий; в Европе рыцарство – у нас нет рыцарства; там церковь, облечённая светскою властью в борьбе с государством, – здесь церковь, не имеющая никакой светской власти и в мирском отношении зависимая от государства; там множество монашеских орденов, – у нас один монашеский орден и тот основан не в России; в Европе отрицание католицизма, протестантизм, – в России не было протестантизма; у нас местничество – Европа ничего не знает о местничестве; там сначала нет общинного быта, потом он создаётся, – здесь сначала общинный быт, потом он падает; там женщины мало-помалу выходят из-под строгой власти мужчин – здесь женщины, сначала почти равные мужчинам, потом ведут жизнь восточных женщин; в России, в исходе XVI века, сельские жители прикрепляются к земле – в Европе, после основания государств, не было такого явления».

Так всё-таки, если брать мировоззрения, мы Европа или нет? Скорее всего, нет. «Примкнув к семье романских и германских народов, мы твёрдо уверились, что нам предстоит и двигаться в круге идей и направлений, выработанных их жизнью и трудами; а на поверку оказывается, что общего у нас с этими народами одни только свойственные всем людям стремления и задачи, всё же остальное – вовсе непохоже на европейское, и мы, может быть, более чем когда-либо предоставлены собственным средствам и усилиям» (Кавелин «Мысли и заметки по русской истории»).

Гумилёв относил Россию к Евразии, причём под Евразией он понимал не только континент, но и сформировавшийся в центре его суперэтнос с тем же названием. Суперэтносом он называл этническую систему, состоящую из нескольких этносов, возникающих в одном ландшафтном регионе. Этносом же называется естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как система, которая противопоставляет себя другим подобным системам. Для этноса, по Гумилёву, характерна комплиментарность — подсознательное ощущение взаимной симпатии и общности людей, определяющих деление на «своих» и «чужих». В средние века этнос во многом определялся вероисповеданием. Гумилёв следующим образом определял принадлежность к русскому этносу: «Единственной связующей нитью для всех русских людей XIV века оставалась православная вера. Всякий, кто исповедовал православие и признавал духовную власть русского митрополита, был своим, русским» («От Руси к России»).

Если рассматривать нынешние времена, то у жителей Европы много общего, в частности, культура и история, вследствие чего они друг друга считают «своими». Хотя мы много взяли из Европы, но имеем отличную от тех народов историю, культурный фундамент и религию. Поэтому, они для нас — «чужие». Здесь мы имеем два этноса: россиян и европейцев. В то же время, в нашей стране есть люди, которые хотя и имеют российское гражданства, и даже считающие себя русскими, но утверждают, что полностью разделяют европейскую «систему ценностей», то есть сами относят себя к европейскому этносу. Следовательно, для тех, кто считает себя частью российского этноса, такие люди — чужие.

Говоря о Евразии, Гумилёв отмечал, что этот континент за исторически обозримый период объединялся три раза. Сначала его объединили тюрки, создавшие каганат который охватывал земли от Жёлтого моря до Чёрного. На смену тюркам пришли из Сибири монголы. Затем, после периода полного распада и дезинтеграции, процесс объединения возглавила Россия: с XV века русские двигались на восток и вышли к Тихому океану. Такой объединённой Евразии во главе с Российской империей противостояли: на западе — католическая Европа, на юге — мусульманский мир. На востоке российская Евразия ограничивалась Китаем.

Гумилёв, сильно пострадавший от большевистской власти, естественно её не очень любил, как и идеи, лежащие в её основе. Но как историк, осознавал и противоположность этих идей самому естественному ходу русской истории. Его жизненный опыт приучил его осторожно критиковать марксистские идеи: «Исторический опыт показал, что, пока за каждым народом сохранялось право быть самим собой, объединённая Евразия успешно сдерживала натиск и Западной Европы и Китая и мусульман. К сожалению, в XX веке мы отказались от этой здравой и традиционной для нашей страны политики и начали руководствоваться европейскими принципами — пытались всех сделать одинаковыми. А кому хочется быть похожим на другого? Механический перенос в условия России западноевропейских традиций поведения дал мало хорошего, и это неудивительно. Ведь российский суперэтнос возник на 500 лет позже. И мы, и западноевропейцы всегда это различие ощущали, осознавали и за «своих» друг друга не считали...Наш возраст, наш уровень пассионарности [как характеристика поведения — избыток биохимической энергии живого вещества, проявляющийся в способности людей к сверхнапряжению] предполагает совсем иные императивы поведения. Это вовсе не значит, что нужно с порога отвергать чужое. Изучать иной опыт можно и должно, но стоит помнить, что это именно чужой опыт. Так называемые цивилизованные страны относятся к иному суперэтносу — западноевропейскому миру, который ранее назывался «Христианским миром» [трудно понять, почему к этому миру на Западе не относили православную Россию]...Конечно, можно попытаться «войти в круг цивилизованных народов», то есть в чужой суперэтнос. Но, к сожалению, ничто не даётся даром. Надо осознавать, что ценой интеграции России с Западной Европой в любом случае будет полный отказ от отечественных традиций и последующая ассимиляция» («От Руси к России»).

Между Россиею, землею, населённою славянским племенем, землею православною, имевшею свою особенную историческую судьбу, и всеми латино-германскими и католико-протестантскими землями существует разница более существенная, более глубокая и резкая, чем та, которая усматривается при сравнении этих земель между собою или с Польшею; во-вторых, что во всём, что обусловливается в жизни началами религиозным, политическим и племенным, Россия должна развиваться самобытно, и хотя бы результаты, к которым она придёт, расходились далеко с результатами развития западных народов, однако мы этим нисколько не должны смущаться; в-третьих, наконец, что заимствование должно ограничиваться тою областью, которая не меняет сколь-нибудь существенно коренные начала, то есть областью фактического знания, внешнего опыта и материальных усовершенствований.

Закончим старым советским анекдотом. Идёт старушка по Москве, вдруг слышит — из пушек стреляют. Она подбежала к милиционеру и испуганно спрашивает:

— Сынок, почему стреляют, неужто опять война?

— Не волнуйтесь мамаша, это салют — американский президент приехал.

Старушка успокоилась и пошла дальше. Вдруг — опять стреляют. Она — к другому милиционеру.

— Сынок, война, что-ли? Почему стреляют?

— Так американский президент приехал.

— Да неужто с первого раза не попали?